Ей помогают взойти на постамент и сесть.
Тень устраивается у ног, и место Юго — там же. Ее Светлость держаться с молчаливым достоинством, глядя поверх толпы. И люди отмирают.
Болезненное дикое веселье, словно каждый из собравшихся в зале осознает, что веселиться осталось недолго. И музыканты играют в разнобой, но разве кто обратит внимание на подобные мелочи?
Хмель.
Вино.
Пир безумцев, которые надеются, что слепота защитит их от внешнего мира. Детская игра: если не видят они, то не увидят их тоже.
А Йена передают гувернеру.
Присутственное время — два часа. И Юго нервничает, он знает, что ребенка не кормили. Ее Светлость не хотела бы, чтобы сына стошнило при подданных. Воды тоже не давали: наследник не должен обмочиться. Его задача — присутствовать. И желательно, всем своим видом выражая радость. Но Йен слишком мал, чтобы притворяться. Он ерзает. Хнычет, не решаясь плакать во весь голос. А Юго только и может, что быть рядом.
Наконец, позволяют уйти.
В карете гувернер запихивает Йена в кресло и отворачивается к стене. А Юго без сожаления втыкает иглу в толстую ляжку, обтянутую шерстяным чулком. Человек отключается мгновенно. Проснется он с головной болью и провалами в памяти, которые, Юго надеялся, не останутся незамеченными.
Йен следит за происходящим внимательно, слишком уж внимательно для годовалого малыша.
— Тише, — просит Юго.
Его слух обостряется. И чутье твердит о близкой опасности. Цокот копыт. Голоса стражи… только треть от той, что Ее Светлость взяли на выезд. Этого мало.
Скрежет ворот…
…гул толпы. Свист хлыста. Хлопки. Чьи-то голоса, прорывающиеся внутрь.
И Юго вытаскивает ребенка, который слишком тяжел и неуклюж, чтобы спастись вдвоем. Карета вязнет. Ругань. Удары. Кажется, бросают камни.
— Только не плачь, — Юго ввинчивается под лавку, между коробами, и тянет малыша за собой. Тот ползет, прижимается доверчиво. Ему страшно.
Он слышит тех людей острее, чем Юго.
Коробки с трудом получается задвинуть на место… удары сыплются со всех сторон. Хрустит дерево. Визжат кони. Люди воют.
Если повезет, то вырвав двери, они удовлетворят свой гнев гувернером и не будут искать Юго… не должны.
Но вот рывок. И карета пробивает толпу. Возница нахлестывает лошадей, спеша убраться в безопасные пока еще лабиринты Замка.
— Вот и все, — Юго гладит рыжие волосы. — Хочешь есть? Конечно, хочешь. Сейчас выползем… запомни, если чувствуешь опасность, как сейчас, прячься. Лучше быть живым трусом, чем мертвым героем.
Вряд ли Йен понял хоть что-то.
Нарядный костюм изрядно изгваздался. Но это же мелочи, если разобраться.
— На вот.
Юго захватил с собой флягу, правда, молоко успело остыть, но лучше уж холодное, чем никак. Немного беспокоит тряска, но малыш справляется.
— Все, больше нельзя, — Юго с сожалением флягу отобрал. — Сейчас приедем, и тебя покормят нормально. А это — так… по-быстрому. Устал?
Йен был теплым и уютным. Лежал тихо, вцепившись в Юго, и постепенно дыхание его выравнивалось. Коснувшись хрупких пальцев, Юго с какой-то непонятной тоской подумал, что так и не нашел подходящую самку… и уже не найдет.
В этом же мире отношения слишком сложны, чтобы в них ввязываться.
Карету встречал лорд-канцлер лично. Как Юго и предполагал, Ее Светлость забрали сына, не посоветовавшись с отцом. И Кормак был зол.
Еще больше разозлился он, увидев весьма умилительную с точки зрения Юго картину.
Двое малышей на полу и спящий гувернер. Вина он выпил полбокала, но… разве кто-то станет слушать оправдания?
— Мы… мы вот… а он спать, — сказал Юго, глядя в глаза Кормаку.
Узнает?
Нет.
— А он плачет. И я не знал, что делать.
Кормак взял внука на руки.
Интересно, он к нему привязан как к генетическому продолжению рода или как к символу победы? Впрочем, какая привязанность ни была бы, но хоть как-то защитит ребенка.
— Ты паж? — этот вопрос был опасен. И взгляд, задержавшийся на Юго дольше обычного. Не следует недооценивать лорда-канцлера, хотя, как многие иные люди, он скорее доверяет рассудку, чем инстинктам.
— Д-да. У Ее Светлости, — Юго шмыгнул носом. — Там было… так страшно. Я думал, что они нас побьют. Совсем.
Внимание человека следовало переключить.
— Идем.
Шел Кормак быстро и не оглядывался. В детской уже, передав Йена на руки няньке, обернулся.
— Теперь ты служишь Его Светлости.
Пожалуй, это можно было счесть повышением. Юго не имел ничего против. Список его закончился, новых распоряжений не поступало, а малышу помощь пригодится.
Впрочем, злость на дочь не помешала Кормаку отправить два вооруженных отряда к Ратуше. Люди в алых плащах не стали возиться с арестами: конница с лету ударила по толпе, смяв задние ряды. И вооруженная пехота довершила дело. Дрогнувших, отступивших затаптывали. Потом, отделяя живых от мертвых, первых отправляли в тюрьму. Показательный суд должен был образумить людей.
Отчаявшись использовать иные методы, Кормак применил силу.
И страх.
Изуродованные тела выставили на Площади. Две сотни человек. Мужчин. Женщин. Стариков. Детей. Всех, кто попал под первый удар или же был слишком упрям, чтобы бежать.
Юго смотрел на них, как и весь Город.
Юго слышал шепот крыс: быстрая смерть лучше медленно. Скоро зима. И голод.
Холод.
Обреченность.
Приговор. И не лучше ли вынести его тем, кто сидит в Замке?
На площади оставляли красные кленовые листья. И алые ленты. И грязные тряпки, пропитанные кровью. А Народное Собрание готовилось судить тех, кто словом и делом посягнул на жизнь Ее Светлости.
Народное Собрание осуждало беззаконные действия.
Кормак потребовал особых полномочий, но лорды испугались. Четверо мормэров пригрозили выступить открыто в случае, если лорд-канцлер вздумает захватить власть силой.
Гильдии вышли из состава Народного собрания, и силы их пополнили добровольческие дружины. Комитет общественного спасения объявил Совету вотум недоверия и потребовал роспуска. Лидеры Комитета заочно были признаны виновными в подстрекательстве к мятежу.
Город выжидал.
Ее Светлость позировали.
Они вычеркнули из памяти ссору с отцом, и те пощечины, которыми были награждены за глупость.
Путь до Краухольда занял пять месяцев.
Сержант спешил. Но мир менялся слишком быстро, чтобы успеть за ним.
