Он пытался.
Остаток осени.
И зиму.
Приходили люди и чего-то хотели, они говорили-говорили, мешая сосредоточиться. Люди хуже красных волн, из-за которых Кайя жарко. Он пытается погасить жар, потому что тот способен расплавить камни, и тогда Кайя не сумеет вернуть себя.
А люди да, мешают.
…голодные бунты…
…чернь… баррикады… правительство…
Слова-мозаика, на две Кайя не хватит.
Рыжий кот приходит посидеть, и рядом с ним начинает получаться.
Белый камень. Галька на берегу ручья. Вода ледяная, и зубы начинает ломить, но так даже вкуснее.
Откуда это?
Из памяти. Там же — вороной конь с широкой спиной. Кожаное седло-нашлепка, за которое Кайя хватается обеими руками. Земля далеко и падать больно. Конь шагает, перекатываются мышцы, и седло покачивается влево и вправо. Надо удержаться и руки разжать.
Равновесие.
Черный камень, но это потому что в тени. Тени меняют цвета и правила, порой бывают опасны. На самом деле камень бурый, в кровяных подпалинах. Светловолосый мальчишка зажимает нос, запрокидывает голову, но кровяные дорожки ползут по подбородку, шее, груди.
— …я тебя ненавижу…
Ненависть справедлива. Кайя виноват. Он сделал что-то очень плохое. Отвратительное. Он не помнит, что, но чувство стыда разъедает глаза.
Кайя трет их, не понимая, где находится, там или здесь.
В нигде.
Камни сыплются из рук. Пирамида опять распадается. Надо начинать снова.
…дождь. Вода пробирается сквозь полог леса. Вздрагивают листья, влажно хлюпает под ногами. Откуда это? Было? Наверное. Очень хочется есть. И Кайя жует белый горький гриб, от которого начинается изжога. Он ненавидит грибы. И кору. Но ему легче.
Тот, кто бредет сзади, не ел уже два дня.
И промок.
Устал.
Старая ель расправила зеленые лапы. Плотная хвоя задерживает воду, и под елью почти сухо, но все равно холодно, даже если прижаться друг к другу.
— Сдохну, — говорит кто-то очень близкий. Но Кайя забыл имя. И лицо тоже. Он мучительно пытается вспомнить, но нарушает равновесие.
…мир кувыркается. Земля твердая. Падать больно. Даже, если умеючи, все равно больно. Но лежать нельзя. Встать. Подобрать оружие. Поймать коня, который, ошалев от внезапной свободы, мечется по манежу. В песке глубокие рытвины — следы от копыт.
Успокоить. Забраться в седло.
Взять копье и…
…снова упасть.
— Ты ни на что не годен.
Это правда. Кайя знает. Он подводит всех, пусть и старается стать лучше. Не выходит. Он недостаточно старается. И еще внутри не такой, как должен. Его следует исправить.
Темнота. Чужая воля, которой он сопротивляется, но снова проигрывает. Всегда проигрывает. Падение, на сей раз не на песок — в болото. Оно не снаружи — внутри.
Давят. Давят, заставляя глотать мутную жижу.
Надо смириться. Так будет лучше для всех.
Нигде милосердней. Если Кайя согласится, оно заберет эту память, и другую тоже, всю, которая есть. Зачем она Кайя? Память причиняет боль. Так стоит ли цепляться за эти осколки?
Ради чего?
Кого?
…жарко. И кожа чешется. Чесать нельзя, но Кайя не способен справиться с собой. Он скулит. Ерзает. Руки перехватывают.
— Нельзя. Выпей.
Пить дают мало. Кайя хочет еще, но это тоже нельзя. Он не знает, как долго ему жарко. И кровь стала синей. Ее выпускают из рук, и тогда жар отступает. Уже потом, когда он уходит совсем, Кайя меняется. Он начинает слышать людей, не словами — иначе.
Люди внутри страшные.
Они лгут. Говорят одно, а на самом деле… рассказывать никому нельзя. Почти никому, потому что Кайя не поверят. А тот, кто поверит, сам в опасности. Кайя должен защищать… только имя забыл.
…все имена. И когда забудет свое, его не станет. Так нельзя.
Разве?
В нигде все иначе.
Там хорошо. Сейчас плохо.
Кайя устал. Он больше не хочет, чтобы ему было плохо. Он почти согласен и закрывает глаза, позволяет коту взобраться на грудь. Нигде рядом. На вкус — как черника с сахаром. И молока добавить можно, но лучше, если вприкуску.
Нигде соглашается.
Оно подступает ближе и ближе, шелестит полузабытыми голосами.
Протягивает прозрачные руки, забирает камушки памяти, целыми горстями…
— Нет!
— Почему?
— Мне нельзя.
Нигде смеется.
— Можно, глупый ребенок. Теперь тебе все можно…
— Я должен. Вернуться.
— Ради чего?
Ради кого… есть кто-то, кому Кайя нужен.
— Ложь, — нигде позволяя камням падать. — Ты никому не нужен. Тебя бросили. Ты мой.
— Нет.
— Да. Оглянись.
Пустота. Темнота. Оглушающая. Плотная.
— Если ты не пойдешь со мной, то она заберет тебя. Подумай хорошо, Кайя. У тебя ничего не осталось. Даже памяти.
— Я восстановлю. И вернусь.
Нигде рассмеялось. И ушло, оставив Кайя наедине с темнотой. Он всегда темноты боялся: в ней живут чудовища…
Опять пришли люди. Много. Что-то говорили, размахивали руками, затем прицепили к рукаву красный бант и ушли. Бант Кайя сорвал. Он не любит красное. Этот цвет волн, которые катят от города, грозя затопить башню. От волн начинает болеть голова, и недосложенная пирамида опять рассыпается.
А темнота становится иной.
У темноты имеется имя. И у тех людей, которые — камни в руках Кайя. Имена иногда всплывают, но снова и снова теряются. Кайя их записать хотел, но оказалось, что он не помнит буквы. Вот «а» или еще «н», а другие — потерялись.
Бестолочь. Он ходил, ходил по комнате. И что-то трещало под ногами. Главное, на кота не наступить, он беспокоится. Кто-то еще, кроме кота, но… кто?
Люди остановили. Звали с собой.
И Кайя пошел. Возможно, если он покинет пределы Башни — почему он вообще остался? — то найдет потерявшиеся буквы, а за ними — имена. На людях было много красного, в одежде и внутри тоже. Это плохо. Когда красный съедает другие цвета, не остается чем дышать.
Зал Кайя помнит. Большой.
Раньше стояли лавки. И кресла. На креслах — гербы. В Гербовнике много картинок, и каждую Кайя должен выучить. Только он слишком тупой, чтобы запомнить все. Повторяет вслух описания. А они путаются. Хорошо, что гербов больше нет, а есть просто лавки.
