Добрался до чердака.
Закрылся. Лег.
Спазм шел за спазмом. Но терпимо. Звуки хуже. Мебель двигается. Звенит стекло. Шуршат крысы в подвале. Громыхает гром. Сержант видит разбитую электрическими сполохами линию грозового фронта. Белые засветы молний. И магнитные разрывы в полосах туч.
Так не должно быть…
…но так было.
Стонали ступеньки. Протяжно и мерзко заскрипела дверь.
Нельзя!
Безумная женщина не понимает, что творит.
— Дар?
Садится рядом. Берет за руку. Слушает пульс, который уже почти нормален.
— Ух-ходи.
Не слышит. Гладит волосы, шею, проводит ладонью по спине, и холод успокаивает. Так длится, наверное, вечность.
Потом гроза добирается до Краухольда. Отпускает.
— Дня на три, — сказала Меррон, когда Сержант поднялся. — Тут всегда, если начинается, то надолго… из дому точно не выйдешь.
Почему она не боялась? Не понимала, насколько опасно? Понимала. Сержант слышал ее боль, которую Меррон пыталась скрыть. Она и поднялась, неловко сгибаясь на левый бок, прижимая к нему локоть.
— Ничего страшного. Неудачно встретилась со шкафом. Ушиб и… я сама с ним разберусь, ладно?
Нет. Ребра были целы. Дышала она нормально, а опухоль спадет через пару дней, но от этого не легче. А если в следующий раз будет не шкаф? И не падение? Сломанная шея. Или позвоночник. Угол стола, проломивший висок… хрупкие кости под пергаментной кожей. Он видел, он знает, насколько легко убить человека.
— Что с тобой происходит? Я знаю, что иногда травмы головы так сказываются, но… это же не твой вариант? Нет? И не падучая? Что-то совсем другое, и ты знаешь, что именно…
Догадывается, хотя и сам не рад своей догадке, тем более, что вероятность ошибки велика.
— Но мне не скажешь.
Ветер скулил и пробовал стены на прочность.
Море наверняка серое, свинцовое.
И лучше было бы ему сейчас уйти, держаться поблизости, но не настолько близко, чтобы ее ранить. Только Меррон не намерена отступать так просто.
— Стой. Это же случайность, да?
Да, но такая, которая может повториться в любой момент. Нельзя рисковать.
— Дар, я… я знаю, что ты не хотел сделать мне больно. Откуда, понятия не имею, просто знаю и все тут. И если ты уйдешь, то… то тебе будет плохо.
Возможно, но Сержант потерпит.
— И мне тоже. Не прогоняй меня. Ладно?
Она неловко его обняла, безумная женщина. Единственная, пожалуй, кто способен быть рядом, не испытывая страха или отвращения.
Как от нее отказаться?
Юго не знал, на что рассчитывали Ее Светлость и рассчитывали ли, либо же были движимы исключительно злостью и желанием отомстить. Как бы там ни было, но желание это исполнилось.
Почти.
— Его казнят… меня казнят… — леди Лоу мерила шагами комнату.
Ее апартаменты по-прежнему были куда роскошнее многих иных. Три комнаты. Одна — для леди Лоу и ее тени. Вторая — трем служанкам. Третья, крошечная каморка без окон — Юго и Йену.
Здесь не было кровати, но имелся соломенный матрац, одеяло и подушка, чего было вполне достаточно. Кормили регулярно, на завтрак даже шоколад с булочками подавали. Леди Лоу, которую мутило от запаха шоколада, к завтракам не притрагивалась. А Йен ел охотно. Юго немного опасался, что взрослая пища не подойдет детенышу, однако тот оказался на диво непривередлив.
— Скоро мы уйдем, — Юго нравилось находиться рядом с существом, которое всецело доверяло Юго. Зависело от него.
— Стерегут не столько нас, сколько ее, — Юго раскладывал перед Йеном остатки былых сокровищ.
Разрядившиеся сонные колокольчики — малыш прекрасно засыпал и без их помощи.
Иглы шак'каш.
Коллекция ядов.
И ливадийская смола, способная расплавить камень.
Перочинный нож. Перо сигши, острое, как бритва, куда острее местных бритв.
Из других игрушек остался перстень Кормака, обнаруженный в кармане детской куртки. Кожаный шнурок. Пустая чашка. Впрочем, Йену хватало. Он был на редкость тихим ребенком. И сообразительным. Прятаться научился быстро, а склянка живым шаорсским туманом скрывала и тень малыша. Юго кое-как закрепил склянку на шнурок и запретил снимать.
— Мало ли, как оно обернется, — пояснил он, хотя Йен никогда не требовал объяснений. — Вдруг тебе придется играть в прятки? Не здесь, а в другом месте?
Например, в комнате Ее Светлости, угол которой был огорожен ширмами. За ширмами стояла кровать и туалетный столик. Пудра. Румяна. Палитра красок для век и губ. Кисти и кисточки. Ароматические свечи. Палочки.
На подоконнике — выставка голов. Головы деревянные, с нарисованными лицами, и нужны исключительно как подставки для париков.
К сожалению, в комнате слишком мало места для платьев. И Ее Светлость раздражены.
Они полулежат на шелке и кружевах, заботливо укрытые пуховым одеялом. Плавятся восковые свечи, отсветы их падают на книгу, которую тень держит у лица хозяйки.
— Уйди, — приказывают Ее Светлость.
И тень послушно отступает.
— Покажи его, — Ее Светлость не называют сына по имени. — Пусть приблизится.
Йена приходится вести за руку, и Юго испытывает почти непреодолимое желание убить женщину. Она пугает детеныша. Самка не должна вести себя подобным образом.
Но Юго запрещено ее трогать.
— Он еще не заговорил? — пожелтевшие пальцы сжимают щеки, заставляя Йена открыть рот. — Он умственно отсталый?
— Его просто не учили говорить.
— Научи.
Вялый приказ, о котором она тотчас забудет, взмах рукой, означающий, что разрешено удалиться, но не выйти из комнаты. Ее Светлость проводят время с сыном.
И мэтр Шеннон, полномочный представитель революционного Комитета, который появляется ежедневно в четверть третьего, имеет возможность убедиться, что леди Лоу — заботливая мать. Впрочем, ему наверняка докладывали, что эта забота не распространяется дальше игр на ковре.
Но Йену позволено брать кубики, солдатиков и даже деревянную лошадку с меховым седлом.
Только всякий раз, возвращаясь в каморку, малыш прячется под одеяло. И Юго шепотом рассказывает ему о своем мире. Иногда эта иррациональная привязанность, ставящая под удар собственную безопасность Юго, пугает его. Но вместе с тем имеется в ней некоторое удовольствие.
Возможно, через заботу о чужом потомстве, реализовывались собственные его подавленные инстинкты размножения. Эти инстинкты требовали ждать: установившееся равновесие было слишком зыбким, чтобы продлиться хоть сколь бы то ни было долго.
