Его Кайя тоже знает…
…этот человек был среди тех, кто его предал.
Когда?
Когда приходили паладины и мир сломался.
— После обстоятельного и зрелого взвешивания всех данных и после рассмотрения общеизвестных фактов, касающихся обвинений, предъявленных ему… — голос разносится по залу, и притихшие зрители ловят каждое слово, — суд по разумному убеждению и по совести вполне удостоверился в том, что названный Кайя Дохерти виновен в том, что поднял против народа войну, поддерживал и продолжал ее…
Война. Кайя не способен поднять войну.
Он сам есть война.
Это врожденное. Но объяснять не хочется.
…сегодня ночью ему рассказывали о лете.
— Он был и является виновным в преступных намерениях и попытках… — судья делает паузу, которая нужна, чтобы отдышаться. — За все эти изменнические действия и преступления настоящий суд приговаривает его, настоящего Кайя Дохерти, как тирана, изменника, убийцу и общественного врага народа к смерти путем отсечения головы от туловища.
Кайя рассмеялся.
Они и вправду вознамерились его убить?
Это очень сложно сделать. У темноты не получилось, хотя она старается…
Она рисует, черным по черному, зачерпывая полные горсти мрака, высыпает его на руки Кайя. И он пытается удержать.
Зовет.
Всегда по имени.
— Пожалуйста… я знаю, что ты меня слышишь. Я знаю…
Дорога длиной в зиму.
Земли Дохерти. И пограничный вал. Из-за выпавшего снега он выглядит высоким, непреодолимым, и обындевевшие колья торчат из белых стен предупреждением: здесь нет места чужакам.
Когда этот мир успел разломиться надвое?
Теперь Урфин держится рядом, и хорошо — мне спокойней.
— Мы принимаем всех, кто приносит клятву дому, — сказал он, когда мы остановились на гребне вала. Граница, отделяющая снег от снега, и серебро реки где-то у самого горизонта. — Сюда идут многие. Семьями. Иногда — родами. Началось еще в прошлом году…
Над валом подымаются дымы, серые нити, на которых держится по-зимнему тяжелое небо. И луна — она показывается рано, едва ли не в полдень, почти касается земли.
Словно яблоко на золотом шнурке.
В Палаццо-дель-Нуво на Зимний праздник ставили дерево из проволоки и лент. На ленты вешали яблоки, пряники и конфеты…
…хлопушки…
…и бумажные коробочки с «тайными дарами», милыми пустяками, которые преподносились анонимно этаким знаком симпатии. Я получила браслет со стеклянными колокольчиками и шкатулку для булавок…
— …ресурсов пока хватает. У нас есть зерно, и мука, и возможность получить еще, поэтому голода не допустим. Но люди все равно боятся. И оказавшись за валом, начинают думать о войне с теми, кто остался по ту сторону. Им кажется, что еды не хватит на всех. Каждого, кто пришел позже, они ненавидят. Это эхо, Иза…
…мы спускаемся и пересекаем заснеженную равнину. Два десятка всадников. Слишком мало, чтобы воевать, но я верю Урфину.
— Войско завязнет. Да и людей потеряем немеряно. Дядя же проведет тропой…
…тропы Магнуса прокладывали другие люди.
Они не пытались заговорить или сделать вид, что рады услужить, скорее смотрели с интересом или же злостью, иррациональное, беспричинной.
Тоже эхо?
Тогда что же происходит в самом Городе?
Когда я озвучила вопрос, Магнус вздохнул:
— Там нечем дышать.
И я поверила.
Мы пробирались окольными тропами. Помню лес, по зиме выглядевший мертвым. Решетку из ветвей, сквозь дыры в которой падал снег. Помню болото — равнину с высокими грядами и синие зеркала озер. Невысокие сосны и голые стволы берез.
Помню плоскогорье, изрезанное реками, которые отказывались покориться морозу. И гранитную равнину гейзеров. Над равниной плыл дым, и земля время от времени вздрагивала, выпуская очередную горячую струю. Стойкий запах серы и грозный рокот.
Птичьи гнезда на земле.
И редкие синие цветы. Так странно видеть их зимой, но… здесь, наверное, зимы не было.
Я еще подумала, что обязательно вернусь сюда с Настеной. Мне так много нужно ей показать.
Еще были далекие города, подходить к которым было опасно.
И тракт, где нас ждала подвода.
Вдали виднелись стены Города, и запах его, тот самый, отравлявший воздух, ощущался на губах. Был первый месяц весны и первый же дождь, который я собирала в ладони, умывая лицо.
…Кайя…
Зову, хотя знаю, что не откликнется.
Он слышит меня. И молчит. Почему?
А перевозчик ждет. Нервничает. Ему хорошо заплатили, полагаю, вовсе не деньгами, а шансом убрать семью на Север. Но сейчас он боится за свою собственную шею, но не смеет поторопить.
На подводе — деревянные ящики. Длинные. Из темных досок, от которых несет формалином и рыбой. Я не сразу понимаю, что перевозили в этих ящиках, а когда доходит, то становится жутко.
Нет. Ни за что.
— Они чистые, — говорит Магнус. — Ласточка моя, так надо.
…Кайя, пожалуйста… я не хочу ехать в гробу…
Здесь нет гробов, но есть мертвецы, которых стало слишком много. Республика спешит наказать виновных в бедах народа. И на площади Возмездия каждый день случаются казни.
Тела вывозят за Город. Не только казненных, но и умерших от болезней или голода. Мертвецов ждут глиняные карьеры, в которых уместятся тысячи человек…
А ящики возвращают.
Зачем они вообще нужны? Почему просто не сгружать на подводы? Или вид мертвецов напоминает живым о бренности бытия?
Ящик достаточно просторен, чтобы вместить меня и Урфина. Крышку закрывают. И сверху ставят другой… третий… темно. И жутко. Я вдруг чувствую себя погребенной заживо.
— Спокойно, Иза, все хорошо, — Урфин не позволяет панике взять верх. — Зато никто не сунется их проверять. Мы без проблем доедем до места.
Скрип колес. Покачивание. Дорога неровная, и телега кренится то влево, то вправо.
Ее и вправду не останавливают. И путешествие длится, длится…
— Спи, — мне предлагают край плаща и плечо вместо подушки.
Я засыпаю, но во сне продолжаю играть в прятки. В темноте легко спрятаться, но я найду тебя, Кайя. Я не позволю тебе остаться там одному.
Из ящика меня вытащили, поставили на ноги, которые изрядно затекли.
— Не смотри, — прошептал Урфин и, понимая, что эта просьба вызывает желание совершенно обратное, набросил на голову плащ. — Не надо это видеть.
