А потом…
…Кайя, нет!
…Иза?
Здесь?! Здесь. Рядом. В толпе, которая подалась назад. Боятся? Правильно. Пускай. Страх за страх — хорошая плата. Замерли жвалы-спицы. И побледневшие вязальщицы падали на землю. Попятилась стража. Кто-то завизжал…
— Останови их, — Урфин отбросил щит. — Если толпа побежит, Изольду затопчут.
Как он мог привести ее сюда?
Рисковать?
— Кто пошевелится, — Кайя говорил достаточно громко, чтобы его услышали, — умрет.
Теперь он чувствовал ее… и видел.
Слов не достаточно. И на толпу падает полог его воли. Это оказывается, просто. Люди-марионетки. Хрупкие. Замерли, не в силах шелохнуться. Чуть усилить давление, и они перестанут быть.
И те, которые на балконе. И те, что на земле… и те, что вокруг.
Изольда не пострадает.
Теперь он способен убивать избирательно.
…не надо никого убивать…
…ты вернешься?
Он уничтожит Город. Замок. Протекторат. Людей. Если не согласится, то уничтожит. Ему нечего терять. Наверное.
…я уже вернулась. Не делай этого. Пожалуйста.
…почему?
Они же сами этого хотят, иначе зачем столько ненависти?
Боль причиняют. Без причины. Без жалости.
Кайя устал от боли.
…больше не будет. Я ведь здесь.
До нее — пять шагов по замершему миру.
Каждый — как последний.
И Кайя страшно заглядывать в ее глаза. Но он умеет преодолевать страх. Серые и яркие, он уже и забыл, насколько яркие.
…я пришла за тобой…
Глава 26. Беглецы и перемены
Бабочки в моем животе устремились на юг…
Об особенностях сезонной миграции чешуекрылых.
Из Города мы просто ушли.
Я запомнила площадь: сюрреалистическая картина. Театр потерянных кукол. Люди давно утратили сходство с людьми. Застыли все, и даже я ощущала тяжесть его воли.
Кайя стоял между мной и солнцем.
Ни коня. Ни доспехов. Ни оружия. И все же страшен, страшнее, чем когда бы то ни было, той готовностью додавить. И если секунду назад я сама желала смерти всем этим людям, то сейчас… наверное, из меня никогда не получится первой леди. Мне жаль их.
— Отпусти, — я протянула руку, но Кайя не позволил прикоснуться к себе.
— Нет.
— Здесь Урфин. Дядя. И еще люди… охрана. Они служат тебе. А остальные… они поймут, что были неправы и…
…и раскаются?
Те, кто продавал билетики на места в первых рядах. Или предлагал купить клок одежды с кровью, на память о великом дне. Ставки сделать — с какого раза шею перерубят. Будет ли молить леди о пощаде… перепугается ли Кормак… правда ли, что Кайя Дохерти неуязвим…
— Не надо никого убивать. Пожалуйста.
Не ради них. Ради себя.
Кайя соглашается.
— Хорошо. У нас будет часа два, чтобы уйти. А у них — чтобы подумать…
…и мы уходим.
Кайя больше не заговаривает. Он разглядывает Город, позволяя себе останавливаться. И те, кто встречается на его пути, спешат исчезнуть. Где-то далеко трещат барабаны. Истошно орет рог, взывая к оружию, но никто не спешит откликнуться на призыв.
В Городе нас ничто не держит.
Забрать Йена.
Юго остается. У него, судя по всему, новый список есть, и совесть моя на сей раз молчит.
Лошадей находим на конюшне гарнизона. Кайя выбирает придирчиво. Для меня — вороного мерина с мягкими губами, сам останавливается на пегой кобыле внушительных размеров.
— Не бойся, — я передаю Йена Урфину. — С ним тебе безопасней. Я не настолько хорошо держусь в седле, чтобы рисковать.
Урфин усаживает малыша перед собой, что-то объясняет, пытаясь отвлечь. Но Йен не слушает, он крутится, пытаясь найти меня взглядом. Ему страшно. И мне, честно говоря, тоже.
Кайя… слишком другой.
Кавалькаду возглавляет Магнус. Он нахлестывает лохматого конька, на нем вымещая злость. Дорога гудит под копытами. И Город неохотно нас отпускает. Где-то далеко запоздало рычат пушки, но голоса их уносит ветер. Погони нет. И насколько я понимаю, не будет. Те, кто были на площади, поняли, с чем столкнулись. Они попытаются договориться.
Подозреваю, что не выйдет.
Но Магнус сворачивает с дороги. Он ведет нас лисьими тропами, и лошади получают передышку. К хутору добираемся в сумерках. Это место прячется в лесной чаще, отсыревшей и холодной. Начавшийся дождь затирает следы и топит звуки.
Дом под двускатной крышей стоит на краю болота, и серые меховые простыни подбираются к самым его окнам. Я не сомневаюсь, что среди топей проложены тайные тропы и, при необходимости, хозяева быстро скроются на этой неуютной волглой равнине.
Нас встречают. Забирают лошадей. Приглашают в дом. Подносят горячий сбитень, который как нельзя более кстати. Я только сейчас понимаю, насколько замерзла.
И Кайя хмурится.
— Тебе следует переодеться.
Не только мне: Йен оглушительно чихает и… до этого момента Кайя его не замечал.
Он развернулся резко, едва не сбив меня с ног. Подобрался. И готова поклясться, что волосы на затылке дыбом встали. Верхняя губа задралась, и Кайя зарычал.
— Стой! — я уперлась обеими руками в грудь, понимая, что не смогу его удержать. Одно его движение и я в лучшем случае полечу к стенке.
— Кайя, стой. Урфин, ты тоже.
Он тянется к мечу, но это неправильно. Нельзя злить Кайя. Он сейчас не понимает, что творит.
— Ты слышишь меня? Конечно, слышишь…
…он не животное.
— …это же просто ребенок. И ты знаешь, что детей нельзя трогать.
…не животное.
— Ты и не собираешься, правда? Ты никогда не причинишь вреда ребенку.
Он мог бы, если бы захотел. И мы ничего не успели бы сделать. Он много быстрее. Сильнее.
И не животное.
Я убираю ладонь с груди. Его рубашка промокла насквозь, и на ней остается отпечаток моей руки.
— Тем более, своему сыну?
Отступаю на шаг. И еще один. Кайя не спускает с меня глаз. Больше не рычит.
— Ты не захочешь, чтобы ему было также больно, как было тебе…
Поворачиваюсь спиной.
Йен дрожит. Не от холода — от ужаса. И я не представляю, что еще могу сказать. Поэтому просто наклоняюсь и беру Йена на руки. Меня Кайя точно не тронет. А я не отдам ребенка. Он обнимает меня, прижимается и всхлипывает, часто, судорожно.
