— Выпей, прошу.
Он хотел было отшвырнуть тонкую руку с чеканным кубком, да не стал. Что-то было в глазах Эржебеты, в изгибе губ — властное и в то же время призывное, почти чарующее. Ференц усмехнулся — блажь бабья, пусть ее. Схватил кубок, осушил его в два глотка, бросил в сторону.
— Теперь иди сюда! — подался вперед, чтобы схватить жену.
Но Эржебета снова отскочила, легким призраком заскользила по комнате, смеясь и уворачиваясь от его рук. Нужно подождать, пока подействует зелье.
Ференц погнался за нею, все больше распаляясь, не в силах отвести взгляда от нежной линии позвоночника, маленьких ягодиц, стройных ног, которые не могла скрыть тончайшая рубаха.
Ее быстрый бег, русалочий смех, легкое дыхание горячили Ференца все сильнее. Но вместе с тем в душе поднималась душная злоба. Как смеет ускользать, убегать, не подчиняться мужу? Да еще и насмехается над ним, маленькая дрянь. Над кем? Над самим Ференцем Надашди, которого боятся даже друзья, а враги за жестокость зовут Черным беем. А уж бабы…
Никогда бабы не перечили ему, не отказывали…
— Поди сюда! — взревел он.
Эржебета даже не оглянулась, только звонче расхохоталась. Игра слишком увлекла ее, заставила забыть об осторожности. Ференц совершил длинный звериный прыжок, схватил девушку за плечо, развернул к себе, наотмашь ударил, стирая улыбку с бледного красивого лица.
В уголке капризных алых губ показалась багровая капля. Набухла, протянулась к подбородку тонкой блестящей струйкой. Эржебета, вопреки ожиданиям мужа, не заплакала, не обмякла в его руках. Не сделалась покорной. Лишь жадно вдохнула запах собственной крови.
Ференц швырнул ее на кровать, рванул рубаху, до боли сжал грудь. Взглянул в лицо жены и на мгновение остановился, удивленный: Эржебета улыбалась. Потом вдруг змеино дернула головой, оскалив маленькие, испачканные красным зубы. Впилась в губы мужа то ли поцелуем, то ли укусом. Ощутив боль, Ференц зарычал, с трудом оторвал от себя малахольную девку. Из прокушенной губы капала кровь.
Снова занес над непокорной руку, да так и не ударил.
— Не надо, — мягко попросила Эржебета. — Я сама…
Он почему-то поверил, не стал бить, отпустил.
Девушка поднялась на колени, скинула изодранную рубаху и склонилась над ним, покрывая поцелуями лицо. Теперь ее соленые губы стали нежными, тело — податливым.
Эржебета опустилась ниже, осторожно касалась шрамов, покрывавших его грудь, плечи, живот… Этот — маленький, круглый — от стрелы, наверное. Этот — уродливый, похожий на перекрученную веревку, — вражеская сабля оставила? Как жить, когда он уйдет туда, на войну? Как не умереть без него?
Темные глаза наполнились слезами.
— Не сердись, Ференц. Прости, мой Черный бей, я буду повиноваться тебе… буду хорошей женой…
Он ощущал вкус крови — ее, своей? Алая влага смешивалась, расцвечивая их кожу, стекала на простыни, оставляя причудливые разводы.
Ференц больше не сдерживался, не был ласковым — не умел. Рывком подмял жену под себя, грубо овладел ею, задвигался быстро. Эржебета резко выдохнула. Зелье подействовало. Почти не больно. И пыл Ференца не растрачен впустую.
Она не стонала — рычала хрипло, зверино, выгибаясь под ним на окровавленных простынях, подставляя под поцелуи-укусы нежную грудь, и сама кусала его за шею. Старая родительская кровать, за много лет привыкшая к покою и тишине, содрогалась, ходила ходуном, грозя развалиться.
Зелье помогло или любовь к Ференцу… Эржебета ощущала, как тело ее наливается тяжелым жаром, еще крепче прижалась к мужу, готовясь испытать новое, сильное.
Ференц прошептал что-то, кажется, ласковое. Эржебета блаженно улыбнулась, повернула голову и… увидела на подушках, совсем рядом с собой, Черного человека. Он протянул руку, коснулся груди девушки.
Эржебета дернулась. Муж, приняв это за знак наслаждения, сильнее вдавил ее в кровать.
Казалось, пустота в капюшоне Черного человека усмехается. Он склонился над Эржебетой. Целовал ее. Пустотой. Касался бесплотными руками. А потом вошел в нее.
И уже не понять было, что за бесовство творится, и не различить, кто с нею: муж или проклятый демон… Черный бей или Черный человек…
Оба владели ею, обоих она одновременно любила и ненавидела.
Это было так сладко, что Эржебета смирилась. Она закрыла глаза, покоряясь, отдаваясь человекодемону, и закричала от острого ощущения, в котором боль смешалась с удовольствием.
Замок Чахтице, июнь 1575 года от Рождества Христова
— Тебе нравится, любимая? — спросил Ференц, широко поводя рукою.
Усталые кони нервно прядали ушами, ждали отдыха, кормежки. Супруги Надашди приехали сюда верхом, окруженные гайдуками. За их спинами на дороге теснились повозки с вещами и прислугой.
Эржебета смотрела на замок, мрачный, серый, стоявший на самой вершине голого холма. Он походил на родной Эчед — толстыми глухими стенами, приземистостью, надежностью.
Чахтице был окружен лесами, такими же глухими, мрачными, таинственными, как он сам. Здесь, в этом замке на границе Австрии и Венгрии, ей суждено провести жизнь и узнать смерть. А выбора никто не дал…
— Он прекрасен, Ференц, — искренне произнесла Эржебета.
— Я купил его для тебя. Императорское казначейство согласилось уступить его за восемьдесят шесть тысяч флоринов. Теперь это наш дом. — Ференц обнял молодую жену, тихо добавил: — Когда-нибудь он станет домом нашим детям…
Надашди махнул рукою. Гайдуки с гиканьем послали коней вперед, кавалькада потянулась к замку по каменистой дороге…
Весь медовый месяц Эржебета купалась в счастье. Ференц был с нею, и ночи их наполняла любовь. А теперь она еще и полновластная хозяйка самого прекрасного карпатского замка.
Только одно омрачало ее дни — внимание Оршоли. Надоедливая свекровь все что-то вынюхивала. Придирчиво разглядывала простыни после первой брачной ночи. Потом сразу же начала присматриваться к Эржебете, выискивая в ней признаки беременности. Молодую графиню не радовала такая назойливость — она чувствовала себя то ли дорогой кобылой, то ли породистой сукой, от которой ждут потомства.
Как назло, ей все не удавалось понести, и в ответ на вопросительный взгляд свекрови Эржебета лишь опускала глаза. А лицо Оршоли становилось все недовольнее. Мол, знала же: с девчонкой что-то не так! Здоровые женщины не бывают такими бледными.
Оршоля ничего не говорила, только плотнее поджимала губы. Когда же сын собрался переезжать в Чахтице, она выказала желание поселиться с молодыми. Ференц обрадовался — будет кому присмотреть за юной женой, позаботиться о ее здоровье, когда он вернется на войну. Эржебета, узнав об этом, едва не заскрипела зубами. Но смирилась — настолько любила мужа, что никогда ему не противоречила.
