— Приветствую вас, ваша светлость. — Джузеппе, крепкий седой миланец лет пятидесяти, согнулся в почтительном поклоне. — Счастлив возможности сохранить вашу сказочную красоту для потомков. Позвольте пригласить вас в мастерскую.
Гайдуки, охранявшие графиню, остались снаружи, служанки робко двинулись вслед и застыли у дверей просторной комнаты, в которой работал художник.
Сохранить красоту?.. Эржебета медленно двигалась между мольбертами, возле которых трудились ученики, отделывавшие наброски мастера.
Это были необычные картины. Лица на них складывались из изображений фруктов, овощей, трав и даже музыкальных инструментов. Несмотря на странное исполнение, они были узнаваемы и выразительны.
— Вам нравится, ваша светлость? — Джузеппе показал одну из картин, человек на которой был сделан из блюд, ложек, котлов и ножей. — Это придворный повар.
Эржебета смотрела на портреты. Важные вельможи. Смелые воины. Дамы — молодые и старые, красивые и не очень. Дети. Старики. Когда-нибудь тех, кто изображен на холсте, не станет. Но лица их по-прежнему будут смотреть с портретов, навсегда оставшись такими, какими увидены художником.
Но это ничего, смерть не пугает. Страшна старость. Безобразием своим страшна. Морщины, уродующие нежную кожу, тусклость глаз, беззубый рот, скрюченное тело… Разве будет Ференц любить такую Эржебету?
Она содрогнулась, как будто физически ощутила, что стареет с каждой минутой, с каждой секундой…
— Ваша светлость, — отвлек ее Арчимбольдо. — Прошу, сядьте сюда.
Он придвинул к окну кресло, усадил Эржебету, отошел, бесцеремонно рассматривая бледное лицо, длинную шею, упругую грудь… Вокруг столпились ученики, обменивались вполголоса впечатлениями.
— Здесь мы видим великолепный образчик молодой женской красоты, — говорил им Джузеппе. — Посмотрите, как сияет кожа дамы, как высока ее шея. А как посажена голова!
Эржебету не трогали эти взгляды, не задевали слова — художники всего лишь занимались своим ремеслом. Она сидела спокойно, не двигаясь — прекрасная и равнодушная.
Арчимбольдо лукаво спросил учеников:
— Что предлагаете взять за основу композиции?
— Жемчуг, только чистейший жемчуг! — воскликнул один.
— Или белые цветы, — сказал другой, любуясь кожей графини.
— Быть может, перья черной птицы, — добавил третий, указывая на волосы Эржебеты. — Вороновы перья. Черные алмазы — глаза.
— И кровь… — тихо уронил красивый юноша, восхищенно глядя на губы женщины.
— Спасибо, друзья. — Арчимбольдо хлопнул в ладоши. — Урок окончен, теперь возвращайтесь к своим мольбертам. Я решил, как буду писать вас, ваша светлость.
Две недели продолжались ее визиты в мастерскую живописца. Джузеппе усаживал графиню в кресло, вручал молитвенник, который Эржебета раскрывала на колене, и погружался в труды. Неготовый портрет миланец не показывал, после работы накрывая тканью и умоляя знатную посетительницу повременить, чтобы потом увидеть себя во всей красе.
— Сегодня последний день, ваша светлость, — наконец однажды сказал Арчимбольдо. — Я благодарю вас за поистине ангельское терпение, которое вы проявили к недостойному ремесленнику.
— Потрет готов? — Эржебета поднялась с кресла, отложила молитвенник. — Хочу посмотреть.
Миланец поклонился:
— Если ваша светлость позволит, я хотел бы еще поработать над платьем, игрой теней на его ткани, и усилить фон. Быть может, ваша светлость потерпит до завтра? Очень хочется показать совершенно законченный портрет.
Поведение живописца граничило с наглостью, но Эржебета лишь кивнула. Ей нравились талантливые, увлеченные своим ремеслом люди. К тому же Джузеппе был так галантен, смотрел с таким восхищением, что это веселило графиню. И еще: Эржебета боялась сознаться в том даже самой себе, но Джузеппе казался ей кем-то вроде волшебника. Ведь он был способен сохранить молодость и красоту.
Она царственно проплыла к выходу, где ее дожидались гайдуки. Выйдя из дома Арчимбольдо, двинулась по аллее.
Из-за дерева к Эржебете шагнул молодой мужчина. Невысокий рост, богатая одежда. Тонкое лицо — крючковатый нос, узкие губы, странное выражение, в котором смешались мука и счастье. Взгляд беззащитный. Дьёрдь.
Гайдуки, узнав в человеке лучшего друга семьи Надашди, не спешили заслонять графиню. Она знаком приказала охранникам оставаться на месте.
— Эржебета… — выдохнул, словно милостыню просил.
Стоял перед нею, потерянный, как всегда, потрясенный ее невозможной, неправильной красотой. Клял себя: зачем пришел? Сказать о любви женщине друга? Что ж за подлец-то он такой?
Нет, не скажет. Но хоть в черные глаза посмотрит. На днях в поход, опять с турками биться. Вернется ли? Встретится ли с нею опять? Все в руках Божьих. Хоть бы один ласковый взгляд, доброе слово…
Но опять увидел лишь непонимание, холодное презрение.
— Вы больны, граф? Ступайте домой, вас лихорадит.
Обошла осторожно, глядя сверху вниз, придерживая подол — словно брезговала даже платьем коснуться.
— Прощайте, граф.
Этот мужчина немного пугал ее, хотя она и не хотела этого признавать. Он был непонятен. Эржебета сторонилась, отгораживалась холодностью. Знаться не хотела, словно чувствовала недоброе. Слабый какой-то. Вроде бы, говорят, и воин хороший, и командир толковый, и при дворе не последний человек. Но не было в нем такой грубой, надежной силы, как в Ференце. Мягкий, тихий, книжный. Как такой воевать умудряется?
Слабый… Чего пришел? И взгляд этот покорный, как у собаки… Эржебета передернула плечами.
Не обернулась, не взглянула. Ушла. Сам не зная зачем, Дьёрдь забрел в мастерскую Арчимбольдо. В просторной комнате было пусто — все ученики отправились обедать, ушел и мастер. Лишь один слуга возился в углу. Взглянул искоса, не посмел спрашивать, что нужно важному господину.
Дьёрдь прошелся по мастерской, разглядывая портреты. Он любил живопись, работы Арчимбольдо ему нравились своей необычностью. Взгляд упал на прикрытое тканью полотно, стоявшее посреди комнаты. Дьёрдь осторожно приподнял материю и замер: с картины на него смотрела Эржебета.
На этот раз художник не стал вырисовывать портрет из фруктов или цветов. Картина была написана в классической манере. Эржебета, в алом как кровь платье, сидела в кресле, держа на колене раскрытый молитвенник. Но она не смотрела на мелкие строчки, взгляд ее был устремлен вперед.
Правильный овал бледного лица, черные глаза с тяжелыми веками, брови вразлет, тонкий нос, капризные красные губы, нежная линия подбородка…
— Как живая, — прошептал Дьёрдь и отшатнулся.
Ему показалось, что даже с картины Эржебета смотрит презрительно холодно.
Он резко развернулся и вышел прочь. Теперь, когда и графиня, и ее портрет исчезли из его поля зрения, Дьёрдь разительно переменился. Во взгляде появилась уверенность, в движениях — сила.
