– Вот уже двадцать четыре часа.
– Может быть, действительно с ними что-то случилось?
– Не думаю. «Квест-тринадцать» – очень надежная команда. Три пакаля из тех, что на этой доске, добыты ими. Скорее всего, они наткнулись на что-то по-настоящему интересное. И не хотят бросать начатое, не доведя дело до конца.
– Что-то связанное с «возрожденцами»?
– Не знаю. Да, в принципе, без разницы! Готов поспорить, «тринадцатые» вернутся и удивят всех нас!
– Буду держать за них кулаки. – Строггард улыбнулся и показал руку, сжатую в кулак. – Ну а что у нас с доской пакалей? Что-нибудь вырисовывается?
– Сам посмотри.
Кирсанов нажал кнопку на пульте, и перед доской пакалей опустился прозрачный пластиковый экран. Черным маркером на него уже были нанесены отрезки линий и дуг, изображенные на обращенных к зрителям плоских сторонах пакалей. Кирсанов подошел к доске, сдернул с маркера колпачок и дорисовал три коротких отрезка с нового пакаля. После этого он толкнул стойку с доской пакалей, и та плавно откатилась в сторону. А задник прозрачного экрана сделался матово-белым. Черные линии на его фоне стали отчетливо видны.
Кирсанов повернулся к Строггарду:
– Ну как, приходит что-нибудь в голову?
Норвежец медленно приблизился к экрану. Взгляд его при этом быстро перебегал от одной группы отрезков к другим, стараясь как-то соединить все фрагменты воедино. Ну, или хотя бы найти что-нибудь, вызывающее пусть даже отдаленные, смазанные ассоциации. Кирсанов терпеливо ждал, что скажет лингвист. Он знал, что когда Строггард думает, ему не следует мешать. Уже хотя бы потому, что в состоянии глубокой задумчивости он, как правило, вообще ни на что не реагирует. Ни на какие внешние раздражители. Порой в такие моменты у Кирсанова даже возникало зловещее искушение попробовать прижечь чем-нибудь руку Строггарда, чтобы посмотреть, отреагирует ли он хотя бы на это.
– Очень не хочется это говорить, – произнес наконец норвежец. – Но пока я не вижу никакого смысла.
Глава 25
– Ирина.
– Что?
– Твое мороженое тает.
Девочка подняла голову и посмотрела на вазочку с четырьмя уже начавшими оплывать разноцветными шариками, украшенными двумя вишенками и треугольным печеньем.
– Так даже лучше, – сказала она и снова склонилась над альбомом.
– В каком смысле лучше? – чуть наклонила голову к плечу Светлана.
– В каком угодно, – ответила девочка, продолжая водить черным фломастером по листу бумаги. – В эстетическом – шарики оплывшей формы создают постимпрессионистский эффект. В кулинарном – подтаявшее мороженое на самом деле более вкусное, потому что холод подавляет чувствительность вкусовых рецепторов во рту. В космогоническом – тая, мороженое увеличивает количество энтропии во Вселенной. В поэтическом – для тающего мороженого можно подобрать множество метафор, в то время как застывшее мороженое – это просто лед. В экзистенциальном – наблюдая за тем, как мороженое тает, я переживаю уникальный психологический опыт, приводящий меня к мысли о бренности всего сущего.
Ее старший брат Вадим сидел напротив и, не задаваясь вопросами сущности, лихо уписывал свою порцию мороженого. Из того, что сказала сестра, он сделал очевидный для себя вывод:
– Если Ирка не будет мороженое, я сам его съем!
Вадим был самым обыкновенным семилетним мальчишкой. В меру задиристым, в меру непослушным. И далеко не глупым. Учителя говорят, что у него хорошие способности и занимается он с интересом. Но ему никогда даже в голову не приходили столь же странные мысли, как сестре, которая была на два года его младше. Эти трое – Светлана, Ира и Вадим – были единственными, кому удалось выжить в замерзшем городе, в центре которого образовался разлом, породивший аномальную зону номер тридцать три. Светлана, случайно оказавшаяся рядом с детьми в момент катаклизма, прежде не была с ними знакома. Но она прекрасно помнила, что Ирина поначалу тоже ничем не отличалась от своих сверстников. До тех пор, пока не произошло то самое странное событие в тридцать четвертой зоне, после которого исчез доктор Орсон. А остальные квестеры начали говорить о какой-то Игре и о непонятных «серых», одного из которых они именовали Мастером Игры. Светлана отлично запомнила именно этот момент, хотя и помимо него с ними происходило множество не просто необычных, а самых невероятных событий. Потом, когда они уже прибыли в Центр Изучения Катастроф, ее много раз обо всем расспрашивали разные люди. Она не знала даже имен многих из них. Да и зачем? Они делали свою работу. А Светлана им в этом помогала, как могла. Вот только о «серых», о Мастере Игры и о таинственном исчезновении доктора Орсона Светлана умолчала. Потому что так они договорились – никому не говорить об Игре и о тех странных переменах, что произошли с Ириной после встречи с Мастером Игры. Пятилетняя девочка вдруг начала говорить удивительные вещи. Нет, никакой мистики и ничего сверхъестественного. Она не разговаривала с духами и не предсказывала будущее. Но с легкостью, совершенно несвойственной детям, рассуждала о самых сложных материях. Легко и непринужденно вела споры с учеными специалистами о вопросах, изучению которых они посвятили всю свою жизнь. У девочки прорезалась феноменальная память – она помнила все, что видела или слышала хотя бы раз, даже мельком или в раннем детстве. А ее способности к анализу, сопоставлению и интерпретации, как утверждал доктор Осипов, были просто феноменальными. Логические загадки любой степени сложности она решала быстрее компьютера. Причем делала эта легко, играючи. Со стороны казалось, что это не требует от нее ни малейших усилий. Как будто она заранее знает все ходы и ответы. Оба ученых проводили с Ириной едва ли не все свободное время и без устали твердили, что она удивительный ребенок. На слове «ребенок» они делали особый акцент. Потому что именно особенности детской логики, порой парадоксальной, а зачастую так и вовсе граничащей с абсурдом, незашоренность ее разума устоявшимися академическими штампами и совершенно по-детски пренебрежительное отношение к любым авторитетам позволяли Ирине делать потрясающие по своей глубине и значимости выводы, к которым не мог бы прийти ни один взрослый, будь он хоть двадцати пяти пядей во лбу!
Удивительные способности девочки были главной причиной, по которой они решили умолчать кое о чем из того, что произошло с ними в тридцать четвертой зоне. Обмолвись они об этом – и милая девочка Ира превратилась бы в морскую свинку, запертую в одной из закрытых лабораторий Центра. Специалистов, которые так поступили бы с ребенком, трудно было бы осуждать – не просто избежать искушения и закрыть глаза на подобное чудо. Но Иринку и тех, кто успел к ней привязаться, тоже можно был понять. Так что ребенок-феномен жил себе в детском секторе Центра вместе с остальными циковскими малышами, ходил в подготовительную группу и на людях старательно делал вид, что он такой же, как и все. Ну разве что капельку посообразительнее. И, надо сказать, у Иры это неплохо получалось.
– Чем ты так занята, Ира?
