Ночь уже почти вступила в свои права. Идя по дорожке, тянущейся через кофейную плантацию, еще можно был узнать в лицо встречного, если, конечно, он был тебе знаком, а вот под сенью деревьев оставалось довольствоваться лишь контурами фигуры сидящего рядом человека. Или включить фонарь. Камохин так и поступил. Включил фонарь и сунул его в развилку между стволом и веткой дерева.
Скоро должны были прилететь чупакабры. И тогда – начнется!
– Ян, – прикрыв глаза от света, посмотрел на фламандца Орсон. – Ты поинтересовался моим мнением насчет защиты редких животных. Могу я задать тебе такой же прямой вопрос?
– Всегда пожалуйста, Док, – открыто улыбнулся стрелок.
– Кто ты по национальности?
Улыбка исчезла с лица квестера.
– В каком смысле?
– В самом прямом и определенном. Я – англичанин, Камохин с Осиповым – русские. А ты?..
– Я – фламандец!
– Ты такой же фламандец, как я – папуас.
– Да с чего ты это взял? – вскинулся Брейгель.
– Послушай, Док… – попытался было вмешаться Камохин.
Но взмахом открытой ладони Орсон попросил его умолкнуть.
– Я ничего не имею против папуасов, – заверил всех присутствующих биолог. – Но поскольку уж мы работаем в одной группе и, как я полагаю, планируем и в дальнейшем не расставаться надолго, я хотел бы, чтобы между нами не было каких-то секретов и недомолвок, которые могут здорово осложнить всем нам жизнь в дальнейшем.
– У каждого есть секреты, – сказал Осипов.
– Несомненно, – согласился Орсон. – Я ведь не спрашиваю Яна, чем закончилось его свидание с той рыженькой связисткой, на которую он глаз положил.
– Ну, знаешь!.. – возмущенно воскликнул Брейгель.
– Вот именно! – взмахом руки остановил его Орсон. – Я этого не знаю и знать не хочу! Потому что это меня не касается. Но я хочу знать, почему ты скрываешь от нас свою национальность?.. Это что, какая-то ужасная семейная тайна?
– С чего ты взял, что он не фламандец? – стараясь сохранять спокойствие, спросил у биолога Осипов.
– Он давно намекает на то, что я слишком хорошо знаю русский, – ответил Брейгель.
– О, нет! – Орсон вскинул сразу обе руки с открытыми ладонями. Как будто собирался поиграть в ладушки. – Любой язык можно освоить в совершенстве. Даже русский. Но думает человек, – англичанин коснулся указательным пальцем виска, – на своем родном языке.
– Мысленно мы между собой общаемся по-русски, – заметил Камохин.
– Да, но для этого мне, например, приходится постоянно напоминать себе, что нужно думать по-русски. И то, как все вы могли заметить, я то и дело сбиваюсь на английский. То же самое и с Эстебаном. А вот Ян думает по-русски так же чисто, как и говорит. За все то время, что мы находимся в Гватемале, у него в голове ни разу не промелькнула ни одна мысль пофламандски…
– Вообще-то, во Фландрии говорят на нидерландском, – заметил Брейгель.
– Да какая разница, – слегка поморщился Орсон, – на нидерландском, немецком или французском. Ты думаешь только по-русски. Спрашивается, с чего бы вдруг?
Брейгель улыбнулся, немного смущенно, немного растерянно и самую малость обиженно, и развел руками.
– Можешь не отвечать, – сделал предостерегающий жест Камохин.
– А! – указал на него пальцем англичанин. – Так ты знаешь, в чем тут дело!
– Нет, не знаю, – мотнул головой стрелок. – Но считаю, что Ян имеет право не отвечать. А мы не имеем права копаться в личной жизни друг друга.
– Это как сказать, – англичанин скрестил руки на груди.
Давая тем самым понять, что, мол, sapienti sat.
– Бамалама, если для кого-то это имеет принципиальное значение, я действительно не фламандец. – Брейгель улыбнулся и поднял руки, как будто сдаваясь в плен. – Я не собирался никого вводить в заблуждение. Документы у меня порядке, и по ним я фламандец. Так уж исторически сложилось.
Брейгель щелкнул пальцами и крутанул кистями рук, как будто собирался станцевать фламенко.
– Кто же ты на самом деле? – спросил Осипов.
– Это довольно длинная и запутанная история. – Брейгель вновь попытался что-то изобразить кистями. – Я…
– Чупакабры! – раздался крик одного из постовых. – Летят!
– Хорош трендеть. – Камохин схватил автомат и подсумок с запасными обоймами. – За работу!
Вот оно и началось.
Глава 44
Коза жалобно заблеяла и пригнула голову, завидев вынырнувшую из темноты чупакабру.
Впрочем, козы всегда блеют жалобно. Такая уж у них манера. Что бы ни случилось, блеять нужно жалобно и тоскливо, чтобы показать, какое ты несчастное создание и как несправедлива к тебе суровая жизнь. В этом жестоком мире каждый выживает как может.
Одни нападают, другие обороняются, третьи взывают о помощи.
Жалобное блеяние не спасло бы козу, если бы чупакабра действительно вознамерилась высосать из нее кровь. Однако кровожадная тварь была нацелена на тыкву, набитую горячими углями, которую держал на колу охотник. Индейцу сделалось не по себе, когда он увидел, как вынырнувшая из темноты чупакабра сложила крылья и камнем рухнула вниз, прямо на него. В конце концов, он ведь был всего лишь фермером, выращивающим кофе и разводящим коз, а вовсе не охотником на монстров. Невольно он присел на корточки. Но кол с насаженной на заостренный конец тыквой продолжал держать высоко над головой. Он четко уяснил, что только в этом заключается его спасение. Не будет горячей тыквы – чупакабра свернет голову ему.
В конечной точке своего падения чупакабра резко раскинула крылья в стороны. Скорость падения упала почти до нуля. На миг похожая на гигантский зонт тварь зависла, замерла в воздухе. И одновременно с этим метнулся вперед вымяобразный вырост с разверстым зевом и торчащими по сторонам загнутыми крючьями.
Охотник втянул голову в плечи. И чуть было не закрыл глаза от испуга. Но вовремя сообразил, что не видя, что происходит вокруг, он станет более уязвимым. А это вовсе не входило в его планы.
Пурпурный зев чупакабры обхватил тыкву. Он, как чулок, будто натянулся на нее. Мышечное кольцо сжалось. Страшные крючья впились в деревянный кол.
Трудно сказать, поняла ли тварь, что совершила досадный промах, обернувшийся фатальной ошибкой. Что внутри у нее оказалась нечто совершенно несъедобное. Скорее всего, у нее не оказалось времени на то, чтобы осознать собственный промах и оценить, хотя бы чисто умозрительно, чем он может для нее обернуться. С гортанным криком, будто закипающим у него в горле, индеец выпрямил согнутые колени и изо всех сил толкнул кол вверх. Проткнув тыкву, острие кола ткнулось в твердую костяную пластину, прикрывавшую внутренности чупакабры сверху. Тыква лопнула, и горячие угли высыпались в полость зева. Пытаясь вырваться, тварь взмахнула крыльями, такими огромными, что края их царапали по земле. Но в этот миг сработал спрятанный в тыкве капкан. Четыре острые металлические распорки, прикованные к кольцу, надетому на кол, разошлись в стороны, раздирая чупакабре внутренности. Одна из них даже прошла насквозь вымяобразный вырост, и на серую полотняную рубашку индейца закапала кровь.
