Они нашли ее, повисшую нелепым черным комком на ветке дерева, почти вплотную к стволу. Заметив приближающихся к ней людей, чупакабра устрашающе замахала крыльями и, вывернув из-под кожаной мантии, показала свой мерзкий зев, украшенный четырьмя кривыми крючьями. Если она и собиралась оказать сопротивление, то несколько уколов баграми вернули ей благоразумие. Быстро перебирая конечностями по суку, чупакабра добралась до его конца, тяжело упала вниз и, раскинув свободную часть кожаной перепонки, полетела дальше.
Воодушевленные охотники кинулись за ней следом.
– А она не может намеренно уводить нас в сторону от гнездовья? – спросил у биолога Осипов. – Так ведь поступают некоторые птицы.
– Если это так, то я буду крайне удивлен, – ответил Орсон. – Не имеющие органов воспроизведения твари лишены инстинкта защиты потомства, которого у них нет и не может быть. Хотя гнездовье и матку они, конечно, будут защищать. Все дело в том, что у всех чупакабр из одного гнездовья одни и те же гены. По сути, они точные копии друга другая. Защищая гнездовье, они защищают самих себя.
– Так почему одна из особей не может пожертвовать собой, чтобы спасти гнездовье?
– Твой палец может принести себя в жертву, чтобы сохранить жизненные функции всего остального тела?
– Это могу сделать я сам.
– Верно. Потому что у тебя есть разум и ты способен к самоидентификации. В отличие от чупакабры. Она считает себя частью целого, с которым в случае опасности ей требуется воссоединиться. Потому что ее инстинкт говорит ей, что, чем больше – тем сильнее.
Чупакабра еще несколько раз предпринимала попытки затаиться в кронах деревьев. Но теперь уже охотники знали, что нужно делать. Двое или трое из них тут же забирались на дерево и вынуждали крылатую тварь продолжить полет.
Камохин, по компасу следивший за тем, куда летит чупакабра, отметил, что Орсон, по всей видимости, был прав. Крылатая тварь не петляла и не металась из стороны в сторону, пытаясь запутать преследователей. Она четко выдерживала курс на северо-северо-запад.
Три с половиной часа марш-броска через сельву.
– Я, кажется, знаю, куда мы направляемся, – подумал Эстебан так, чтобы услышали все. – Мы движемся к подножию вулкана!
– Там есть укрытия? – спросил Камохин.
– Сколько угодно! Расщелины в скалах, кучи шлака, груды застывшей лавы, завалы из обуглившихся стволов…
Но даже Эстебан, имевший представление о месте, куда они направлялись, обомлел от изумления, увидев конечную цель их маршрута.
У подножия вулкана, на границе между буйствующей зеленью и черной, выгоревшей землей, заваленной обломками вулканической породы и кусками застывшей лавы, возвышалось нечто огромное, уродливое и бесформенное. С первого взгляда можно было подумать, что это случайное нагромождение валунов, мертвых, обгоревших стволов и веток с увядшей листвой, недавно еще бывшей зеленой. Однако, присмотревшись как следует, нельзя было не отметить, что в том, что первоначально казалось полнейшим хаосом, просматривался определенный порядок. Поначалу – неявный, даже как будто придуманный. Но чем дольше взор пытался разобраться в том, что представлялось результатом случайной игры стихий, тем явственнее становилось то, что каждый осколок породы, каждый кусок дерева лежат не просто так, где попало, а занимают свое, и только свое четко определенное место. И тут уже становилось ясно, что эта куча мусора высотой около восьми метров возведена по четко определенному плану, запечатленному в генетической памяти многих поколений, что были прежде и что придут потом. Если только цепочка эта внезапно не прервется. А именно это и входило в задачу охотников, нашедших наконец то, что им было нужно.
Чупакабра, указавшая охотникам путь к гнездовью, тяжело спланировала на пологий склон чудовищного в своей вопиющей нелепости сооружения, распласталась, уцепившись когтями за неровности, и замерла.
Люди наблюдали за происходящим, оставаясь под прикрытием деревьев.
– Чего это она? – шепотом, словно боясь спугнуть, спросил у Орсона Камохин.
– Откуда я знаю? – пожал плечами биолог. – Может, они общаются?
– Кто? – не понял стрелок.
– Та, что снаружи, и те, что внутри.
– А почему мы вообще так уверены с том, что это и есть гнездовье? – спросил Брейгель, опустив бинокль, через который он изучал необычное сооружение.
– А что же еще это может быть? – удивился О сипов.
– Ну, не знаю, – помахал кончиками пальцев Брейгель. – Может быть, просто куча мусора?
– И зачем же на нее уселась чупакабра?
– Просто отдохнуть. Может быть, она думает, что так мы ее не найдем.
– В принципе… – Осипов наклонил голову и с озадаченным видом поскреб ногтем висок. – У чупакабр нет зрения, они ориентируются с помощью инфразвукового сканирования и тепловидения. Вполне возможно, что распластавшаяся на нагретом солнцем камне чупакабра становится невидимой.
– Я ее вижу, – сказал Камохин.
– Для своих сородичей, – уточнил Орсон.
– А зачем ей от них прятаться?
– Так ей подсказывает инстинкт.
– Тупой какой-то инстинкт.
– Чупакабры – ночные животные. Днем инстинкт велит им прятаться. Быть может, там, откуда они родом, все хищники охотятся с помощью теплового зрения.
– А мне больше нравилось название «зонтичник», – несколько не в тему заявил Осипов.
– Ну, это уж местным решать, как называть этих тварей, – решил Камохин. – А они считают, что это чупакабры.
– Раньше я ни разу не видел здесь ничего похожего, – покачал головой Эстебан.
– А я не вижу вход в это так называемое гнездовье, – стоял на своем Брейгель.
– Вход может находиться с другой стороны.
– Ну так давайте обойдем и посмотрим!
– Подожди…
– Эдак мы до ночи будем ждать!
– Там что-то происходит!..
Орсон выхватил из рук Брейгеля бинокль.
Поначалу ему показалось, что вся поверхность чудовищного муравейника пришла в движение. Как будто сместилась точка опоры всей этой невообразимой конструкции, отчего она вся зашаталась и начала оползать. Но это было не так. На самом деле из всех щелей гнездовья начали выползать, или, может быть, лучше сказать, вытекать, длинные черные ленты шириной с ладонь. Их плоские поверхности маслянисто поблескивали на солнце, отчего казалось, что это нефтяные потеки. Однако, в отличие от нефти, эти полосы не только стекали вниз, но и поднимались вверх, к макушке гнездовья. По ходу своего странного движения они переплетались, накладывались друг в друга и как будто сливались, делались шире и плотнее. Хотя на самом деле их, скорее всего, становилось больше. И они все плотнее облепляли гнездовье, обтягивали его, как плотный тугой носок. Даже распластавшаяся на камнях чупакабра исчезла под ними, будто оказалась растворенной странной субстанцией.
