Изменился и город. К моей радости – много строили. Когда я приехал сюда второй раз – здесь были руины, когда уезжал – строительные площадки, с которых растащили мусор. Сейчас то тут, то там стояли краны, строили много и строили роскошно – с большими балконами-верандами, скрывающими окна, с огромными стоянками перед домами, сами дома хоть и типовых проектов – но большие. Знаю, потому что сам разбирался. Типовые квартиры на восемьдесят, сто двадцать, сто шестьдесят и двести метров – потому что здесь приняты большие семьи, нужно много жилья. Строить здесь проще, потому что не нужно отопления, сами стены тоже можно делать тоньше, чем в России – и, значит, фундамент тоже будет дешевле. В мое время на месте руин разрешения на застройку выдавались только несколькими крупным компаниям – но зато бесплатно и сразу, только стройте. Сгорели все документы по собственности на земли – грех было не воспользоваться. Судя по тем махинам жилых комплексов, которые я видел в свете заходящего солнца, – сработали, город отстроили, и отстроили хорошо. И продолжали строить, в том числе супермаркеты
[106]
, вопрос о которых в немалой степени взорвал страну. Немало было и автомобилей на улицах.
Были, к сожалению, и военные. Меньше, чем в мое время – но были. В основном не военные, казаки – но разницы мало. Бронированные машины, бронежилеты, внимательные глаза. Посты были только у правительственных зданий, остальные просто патрулировали – но и это говорило о том, что терроризм здесь не побежден.
У ворот, ведущих к ничуть не изменившемуся Хрустальному дому, я встретил не кого-то, а самого Талейникова. Он, конечно, не выглядел больше салагой… закабанел, вот самое точное слово. Закабанел на руководящей работе. Серый костюм, галстук, портфель с бумагами, охрана.
– Ать-два стой! – громко скомандовал я.
Охрана выдвинулась вперед, готовая защитить закрепленного от психа, но увидела казаков. Увидел их и Талейников, снял очки – он почему-то всегда их снимал – чтобы всмотреться…
– Господин… адмирал? – неверяще произнес он.
– Он самый.
Обнялись. Ох, давно не виделись. Сюда он приехал пацаном еще, жизнь не зная. Но приехал с желанием сделать что-то хорошее, вложиться. А это – главное.
– Вижу, так и остался здесь?
– Семьей обзавелся…
Упоминание о семье резануло по сердцу. Наверное, у меня нормальной семьи никогда не будет.
– Поздравляю. Кто она?
– Да… придворная дама…
– Мужаете, мужаете… Сколько?
– Трое уже. Старшему шесть.
Вот и дети тут пошли. Налаживается жизнь.
– Работаешь, или проездом?
– Работаю, как нет… Товарищество Мантулина, управляющий директор и пайщик. Нефть добываем.
– И как? Нефти много.
– Много, – глаза Талейникова блеснули, – особенно у побережья, там толком и не бурили никогда.
– Ну… мои поздравления.
– А вы надолго, господин адмирал? Может…
– Не может… – вздохнул я. – Не может… Только на пару дней, не больше. Я здесь проездом.
Талейников достал визитку.
– Если сочтете возможным… прошу к нам, мы тут дом приобрели. Только обставили. Будем рады визиту.
– По возможности. По возможности…
Юлия ждала меня на втором этаже. В этой комнате раньше сидели… помнится, специалисты по связи. Видимо, все крыло, где раньше сидели военные – теперь было отдано под гражданские представительства и спецслужбы, а сами военные переехали куда-то за город, на постоянную базу. Или в другое место.
– Бон суар, мадам…
[107]
– сказал я, целуя руку и церемонно кланяясь. Возможно, это было глупо – но мне хотелось сделать именно так.
– Привет. Давай общаться без всего этого, а?
– Североамериканская неформальность?
– Нет, экономия времени…
– С вами – я готов общаться как угодно, мадам…
Говорю глупости – это я понял только сейчас.
– Как Майкл? Ты его выкрала?
Юлия покачала головой.
– Можно сказать и так. Пока его переправили на Сигонеллу
[108]
, там госпиталь ВВС. Наши врачи не успели прилететь, правда, у них есть полная история болезни. Он должен поправиться.
– Он уже большой мальчик.
Юлия грустно улыбнулась.
– Спасибо, что напомнил.
– Нет, серьезно. Ты не защитишь его от всех напастей этого мира. Он сам выбрал себе профессию, и эта профессия чертовски опасна.
– Черт, не ты водил его в детский сад!
Я ничего не ответил. Юлия смутилась.
– Извини, но…
– Все нормально. Правда, все нормально. Я не водил его в детский сад. Я не вел его за руку в школу. Я не играл с ним в бейсбол и в хоккей. Я не учил его стрелять. Я не вывозил его и тебя на природу, мы не ставили палатку, не ловили рыбу и не жарили ее на гриле. Все это время я вел войну, которая, возможно, никому не нужна и о которой уж точно никто никогда не узнает. Но черт меня возьми, если этот парень не вырос очень похожим на меня. За то, что он сотворил в Каире, его выпороть мало – но все равно я горжусь им.
Юлия помолчала. Потом сказала:
– Если мы и дальше будем продолжать в том же духе, то ни к чему хорошему это не приведет. Что ты привез?
– Для начала – давай посмотрим, что ты привезла.
– Да… – Юлия достала из своей сумки папку, протянула ее мне.
Я взял папку. Красная полоса поперек обложки, гриф «Совершенно секретно». Папка была тонкой, очень тонкой…
Прочитанное подтвердило мои худшие предположения – это была нить, о которой я ничего не знал.
Ротмистр Ежи Соболевский нигде не родился. Так не могло было быть – но так было. После рокоша – контрразведка сплошным чесом прочесывала всех и наткнулась на такой неприятный факт – ротмистр Ежи Соболевский появился уже в польской армии, в гвардейской кавалерии, девятнадцати лет от роду. До этого момента – не удалось найти ничего, все данные, которые содержались в армейском и гражданском досье, оказались ложью. Семья, в которой он родился, – полностью погибла во время рокоша восьмидесятого-восемьдесят второго годов.
