Состязанию в язвительном красноречии положил приход короля. На этот раз Мария заметила, что Холланд остался стоять в отдалении, на его приветствие король ответил едва заметным кивком головы, из чего Мария заключила, что с королем у него не столь все гладко: небольшая деталь, но ее следует запомнить. Она также приметила, что красавец Генрих – он все еще был великолепен, несмотря на свои сорок восемь! – не задержался. В сопровождении своей давешней спутницы он, смеясь, удалился. И Мария испытала при этом настоящую муку: девочка была мила, молода, нетрудно было догадаться, что она и Холланд встречаются чаще в постели, чем у королевы. Она уже поняла, что это была леди Оливия Бакридж, о которой она уже слышала, супруга некоего барона, и что она является любовницей Холланда, от которого сама без ума… На следующей неделе двор перебрался в Хэмптон Корт, где Мария некогда разродилась своими девочками, впрочем, они были дочерьми и Холланда. Она не раз видела Холланда издалека и мельком, но не встречалась с ним – они оба избегали встречи. Он иногда бывал в обществе Оливии Бакридж, а Мария повсюду водила за собой молодого Крафта, бросившегося к ней навстречу в день ее приезда и захлебывающегося от восторга, словно пес, вновь обретший свою хозяйку. Поскольку восторги Крафта бросались всем в глаза, Мария пыталась всячески остудить его энтузиазм. А он взамен не раз получал от нее соответствующую компенсацию. Мария афишировала свою благосклонность безо всякого стыда. С Уильямом Крафтом заглушала она жгучее желание, вспыхивавшее в ней всякий раз при виде Генриха. Холланд был не единственной ее заботой. К своемуудивлению, она не получила ответа от Анны Австрийской. Но зато она получила короткое письмо от Ришелье. В нескольких фразах он сообщил мадам де Шеврез, что ее попытки возобновить переписку восприняты с пониманием. Королева, которой беременность диктует необходимость придерживаться многих предосторожностей, ответит ей позже. Кардинал также писал, что не понял причин ее безоглядного бегства за Пиренеи, когда ей ничто и никто не угрожал.
Это письмо дало Марии немало пищи для размышлений. Словам кардинала она поверила, но красная книга от королевы, не приславшей ей и маленького письмеца! Это означало лишь то, что злая шутка устроена ею! Но можно ли в это поверить после стольких лет дружбы и преданности?!
Решив все же во всем разобраться, она снова взялась за перо и написала кардиналу:
«Надеясь, что и это письмо будет благополучно вами получено, я отправляю его с огромным удовольствием. Надеюсь, те беды, что сопровождали меня на протяжении всего пути из Франции, не станут преследовать меня дальше. Я поверила, что мне следовало удалиться с тем, чтобы выиграть время, ибо только оно помогло бы мне оправдаться. Заверения в вашей ко мне доброте, что были мне даны уже здесь, заставляют меня надеяться на успех, который я пообещала сама себе…»
Чтобы оценить возможность немедленного возвращения во Францию, Мария попросила Карла и Генриетту-Марию вступиться за нее. Обещано ей было сделать запрос и через английского посла в Париже.
На самом же деле та поспешность, с которой она намеревалась покинуть страну, едва лишь приехав, страну, где она была окружена друзьями, объяснялась тем горьким разочарованием, которое вызывал в ней Холланд. Она уже не умирала от желания вернуть его себе, а он едва замечал ее присутствие. Мария смело бравировала своими новыми воздыхателями – их всегда волочилась целая вереница! – Холланд же, встречая ее, довольствовался коротким приветствием, нередко развязным, и продолжал свой путь в погоне то за леди Оливией, то за королевой, которая выказывала в его адрес такое радушие, что Мария серьезно задавалась вопросом, уж не влюблена ли она в Холланда.
Тем временем из Лондона пришло потрясшее всех известие: пятого сентября, в воскресенье, в полдень, в замке Сен-Жермен Анна Австрийская после утомительных двенадцатичасовых родов и двадцати трех лет замужества произвела на свет прекрасного малыша, живого и ладного, которого нарекли Людовиком Богоданным. Так рухнули надежды его высочества герцога Орлеанского на престол. Королевство ликовало, из Англии монаршья семья направила свои поздравления. Мария также направила свои в надежде, что счастливое событие позволит ей вернуться. Ответил ей кардинал. Он написал, что мадам де Шеврез может вернуться во Францию, но с одним условием: она признает свои ошибки, в частности, непрерывные контакты с Лореном. Если она хочет, чтобы король ее простил, сначала придется покаяться и доказать свою искренность.
Письмо это взбесило Марию. Она ответила, что все приписываемые ей действия вымышлены и просить прощения ей не за что. И началась переписка, скорее смахивающая на диалог двух глухих: чем тверже ей отказывали, тем настойчивее она просила. С супругом дела обстояли ничуть не лучше: герцог де Шеврез так и не согласился выслать ей затребованное содержание, поскольку на то время после смерти его сестры-аббатисы ему приходилось заниматься дочерьми, юными Люинами и Шеврезами, обучавшимися до той поры у нее. Клод де Шеврез полагал, что дальнейшее их воспитание будет осуществляться в аббатстве Анны-Марии де Люин, где все к тому было приготовлено, однако неприязненное отношение к Марии лишило девочек этой возможности и привело всех четырех девочек в Дампьер.
Впрочем, для старшей рассматривалось достойное замужество: речь шла о ее кузене Людовике де Бретань, брате мадам де Монбазон. Мария проявила свое жестокосердие, которое было прощено ей с превеликим трудом: она не только воспротивилась замужеству, но и всячески склоняла дочь к иному решению, требуя, чтобы та поскорее убиралась в монастырь. И все лишь затем, чтобы не тратиться на расходы, связанные с бракосочетанием. Молодая девушка, а тогда ей исполнилось двадцать лет, покорилась. Оставались еще три дочери, возрастом от семи до тринадцати лет. Мария пожелала, чтобы их приняли в аббатство Сент-Антуан, и написала о том кардиналу, тот отказал из тех соображений, что трое членов семьи де Шеврез в одном месте будет многовато. Не зная, кому из святых молиться, бедняга Клод сумел все же пристроить двух старших девочек в Исси, где они приняли постриг. Их желание никто и не спрашивал. Одна малышка Шарлотта осталась при отце.
Шеврез написал своей жене, требуя вернуть Анну и Эрмину де Ленонкур. Первая была при смерти, что же касается Эрмины, она сама выразила желание вернуться, ее тронула судьба девушек, и к тому же она была привязана к Шарлотте. Клод надеялся, что она и будет заниматься воспитанием малышки.
Мария плакала и от гнева, и от огорчения: она-то думала, что Эрмина никогда не оставит ее! Из письма Клода явствовало обратное. Преданная Анна никогда не разлучалась с Марией, и та просто не замечала, как ее служанка старилась, и мысль, что она может умереть, никогда не возникала в ее сознании. Может, и оттого, что Анна, как и Перан, была высечена из бретонского гранита, способного пережить века. Однако годы брали свое… Слезы застилали глаза Марии, тоска сжимала сердце.
Лондон же в это время с показным энтузиазмом готовился к встрече Марии Медичи. Та была матерью Генриетты-Марии и, как известно, ревностной католичкой. С младшей своей дочерью она поддерживала самые нежные отношения, однако в Англию она прибыла отнюдь не по доброй воле. В Брюсселе от нее устали – от ее несносного характера, от ее исступленного жизненного ритма, от никогда не оплачиваемых ею счетов. К тому же если кардинал-инфант и Испания увеличили расходы на ее содержание по согласованию с ней до двадцати тысяч ливров в месяц, то у Людовика XIII расходы на войну с Испанией увеличили лишь гнев против собственной матери: его выводило из себя одно упоминание о выделении ей и так вечно не хватающих денег. После очередных ее интриг королеву-мать осторожно подтолкнули в сторону Голландии, где герцог Орлеанский достойно встретил ее и быстро распрощался, и уже четвертого сентября Карл I прибыл в Грейвисэнд встречать свою тещу, измученную семидневным путешествием, сопровождаемым штормом, который чуть было не отправил ее на тот свет. Накануне прибытия коронованной мегеры в Лондон король в довольно резких выражениях отчитывал мадам де Шеврез.
