Ничего не изменилось. Война продолжала молоть своими жерновами.
— Все это дерьмо, Четверг, — послышался рядом со мной суровый голос.
Это был Стэнфорд, хозяин кафе. Как и я, он был ветераном Крымской войны, только воевал в предыдущую кампанию. В отличие от меня, он потерял больше, чем невинность и несколько хороших друзей. Он хромал на двух протезах, а оставшейся в нем шрапнели хватило бы на полдюжины консервных банок.
— Вся эта жопа в Крыму — из-за ООН!
Он любил разговаривать со мной о Крыме, хотя мы придерживались прямо противоположных взглядов на войну. Честно говоря, больше никому это и не интересно. В фаворе сейчас солдаты, втянутые в непрекращающиеся разборки с Уэльсом, а отставные крымцы, как правило, засовывают военную форму подальше в шкаф.
— Думаю, нет, — рассеянно ответила я, глядя в окно; оттуда было видно крымского ветерана, просившего милостыню на углу: за пару пенни он читал наизусть Лонгфелло.
— Получается, если назад отдавать, так мы зря кровь проливали, — ворчал он. — Мы там с восемьсот сорок пятого года торчим. Может, скажешь, что мы и остров Уайт должны французам вернуть?
— Мы уже вернули остров Уайт французам, — спокойно ответила я.
Знания Стэнфорда о текущих событиях ограничивались обычно первой лигой крокета да любовными приключениями актрисы Лолы Вавум.
— Ни фига себе! — пробормотал он, сдвинув брови. — Отдали… Неужели отдали? Так не надо было отдавать! И что эта ООН о себе воображает?
— Я не знаю, но если они остановят убийства, я голосую за них, Стэн.
Бармен печально качал головой, слушая окончание речи Липови-Ролекса.
— …Нет сомнений, что царь Алексей Четвертый Романов имеет неоспоримо большие права на полуостров, и я жду того дня, когда мы сможем вывести свои войска и покончить с тем, что можно назвать не иначе как возмутительной тратой людских жизней и средств.
Снова появилась ведущая и перешла к другой теме — к намерению правительства на 83 % повысить налог на сыр. Непопулярное решение, которое несомненно приведет к тому, что наиболее активные граждане начнут пикетировать магазины, торгующие сыром.
— Да война хоть завтра кончится, надо только русских оттуда вышвырнуть, — воинственно заявил Стэнфорд.
Это не аргумент, и он сам это понимал. На полуострове не осталось уже ничего, за что стоило воевать, кто бы ни победил. Единственная полоска земли, которую не искрошили в пыль снаряды, была густо заминирована. Исторически и морально Крым принадлежал Российской Империи, хоть ты тресни.
Дальше в новостях говорилось о столкновениях на границе с Социалистической Республикой Уэльс. Раненых нет, просто обмен выстрелами через реку Хэй близ Уая. Традиционно буйный пожизненный президент Овайн Глиндоор VII обвинял английский империализм в стремлении объединить Британию; Парламент, тоже традиционно, делал вид, что ничего не замечает. Программа продолжалась, но я уже слушала вполуха. В Данджнессе открылась новая атомная станция, на открытии присутствовал премьер-министр. Он, как положено, скалился под фотовспышками. Я вернулась к газете и начала читать статью о парламентском билле: с дронтов снимался статус охраняемых животных по причине резкого увеличения их численности. Сосредоточиться никак не получалось. В голову упорно лезли проклятые воспоминания о Крыме. К счастью, возвращая меня к реальности, запищал пейджер. Я бросила на стойку несколько банкнот и быстро направилась к выходу. За моей спиной ведущая мрачно рассказывала об убийстве молодого сюрреалиста — парня забила до смерти банда радикальных приверженцев французского импрессионизма.
Глава 2. ГЭДСХИЛЛ
Существуют две школы, занимающиеся упругостью времени. Первая считает, что время очень изменчиво и каждое, даже самое малое, событие изменяет вероятностное будущее Земли. Вторая считает время устойчивым: несмотря на все ваши усилия, оно всегда возвращается к определенному настоящему. Лично я такими тривиальными вещами не занимаюсь. Я просто продаю галстуки всем, кто захочет купить…
Некий торговец в Виктории,
июнь 1983
Мой пейджер принес ошеломляющее известие: украли то, что невозможно было украсть.
Вообще-то рукопись «Мартина Чезлвита» уже пропадала. Два года назад ее взял из сейфа охранник, который просто-напросто хотел прочесть книгу в ее чистом и первозданном виде. Не выдержав угрызений совести — или сломавшись на почерке Диккенса уже к третьей странице, — он признался в содеянном, и рукопись вернулась на место. Охраннику дали пять лет работ по обжигу извести в захолустье Дартмура.
В Гэдсхилле Диккенс провел последние годы жизни, но «Чезлвита» он написал не там. «Чезлвита» он писал на Девоншир-Террас, где жил со своей первой женой в 1843 году. Гэдсхилл — большой дом в викторианском стиле близ Рочестера. Во времена Диккенса оттуда открывался прекрасный вид на Мидуэй. Если прищуриться и не обращать внимания на нефтеперерабатывающий завод, предприятие по производству тяжелой воды и склады Экзотмата, не так уж трудно представить, что привлекло его в этот уголок Англии. Каждый день Гэдсхилл посещают тысячи людей, превратив это место в третий по популярности объект литературного паломничества после коттеджа Энн Хатауэй
[1]
и Хэворт-хауса сестер Бронте. Из-за огромного количества посетителей охрану жутко лихорадило, но очень долго ничего плохого не происходило — до тех пор, пока какой-то псих не вломился в Чотон, угрожая уничтожить все письма Джейн Остин, если не опубликуют его биографию писательницы, откровенно тупую и заурядную. В тот раз ущерба удалось избежать, но происшествие стало мрачным предзнаменованием. Через год в Дублине организованная банда попыталась похитить ради выкупа рукописи Джонатана Свифта. Началась долгая осада, которая закончилась тем, что двоих вымогателей пристрелили, а несколько оригиналов политических памфлетов и ранний набросок «Гулливера» были уничтожены. Неизбежное свершилось. Пришлось поместить литературные реликвии под пуленепробиваемое стекло, наладить электронную систему наблюдения и приставить вооруженную охрану. Никому не хотелось, чтобы все закончилось так печально, но нам не оставили выбора. С тех пор серьезных проблем почти не возникало, что делало похищение рукописи «Чезлвита» из ряда вон выходящим событием.
Я припарковала машину, прикрепила к нагрудному карману служебный бэдж ТИПА-27 и стала пробираться сквозь толпу журналистов и зевак. Босуэлла я увидела еще издали, поднырнула под руки выстроившихся живой цепью полицейских и наконец добралась до начальства.
— Доброе утро, сэр, — прошептала я. — Приехала, как только узнала.
Он приложил палец к губам и шепнул мне на ухо:
— Окно первого этажа. Потребовалось меньше десяти минут. Это все.
— Не поняла?
