— ТИПА умеет стряпать?
Я по-дурацки захихикала, он тоже. Через пару секунд мы оба истерически хохотали. Я сто лет так не смеялась.
Смех оборвался.
— А над чем это мы?
— Не знаю.
И мы снова расхохотались.
Я отдышалась и отпила еще вина.
— Ты танцуешь?
Арни озадаченно глядел на меня несколько мгновений.
— Конечно.
Я взяла его за руку и повела в гостиную. Нашла пластинку и поставила на проигрыватель. Положила ему руки на плечи, а он обнял меня за талию. Ощущение было странное и почему-то неправильное, но мне было все равно. Я сегодня потеряла хорошего друга и заслуживала небольшого расслабона.
Заиграла музыка, и мы начали медленно танцевать. Раньше я много танцевала — наверное, с Филбертом.
[57]
— Для одноногого ты хорошо танцуешь, Арни.
— У меня две ноги, Четверг.
И мы снова расхохотались. Я припала к нему, он оперся на софу, чтобы не рухнуть. Пиквик посмотрела на нас с отвращением и встопорщила перья.
— У тебя тут, в Кладезе, есть девушка?
— Нет никого, — медленно ответил он.
Я потерлась своей щекой о его щеку, нашла его губы и поцеловала очень ласково и бесцеремонно. Он начал отстраняться, но затем перестал и ответил на поцелуй. Ощущение оказалось до опасного приятным. Я не понимала, почему так долго оставалась одинокой.
Он оторвался от моих губ и отступил на шаг.
— Четверг, это все неправильно.
— Да что тут может быть неправильного? — спросила я, глядя на него и покачиваясь. — Хочешь пойти посмотреть мою спальню? Там такой классный потолок!
Я споткнулась и вцепилась в спинку дивана.
— Ну что уставилась? — спросила я Пиквик, сердито глядевшую на меня.
— У меня в голове стучит, — пробормотал Арнольд.
— И у меня тоже, — ответила я.
Арнольд склонил голову набок и прислушался.
— Не, это не в голове, это в дверь.
— Это двери восприятия, — заметила я. — Или небес и ада.
Он открыл дверь, и вошла очень старая женщина в синем бумазейном платье. Я начала было хихикать, но заткнулась, когда она подошла ко мне и отняла у меня стакан.
— И сколько ты уже выпила?
— Два? — ответила я, опираясь на стол.
— Две, — поправил Арни. — Бутылки.
— Два, — ответила я. — Ящика. — И снова захихикала, хотя на самом деле ничего смешного не было. — Слушай, бумазейная тетка, — погрозила я пальчиком, — лучше верни мне стакан!
— А о малыше ты подумала? — ответила она, грозно глядя на меня.
— Каком таком малыше? У кого малыш? Арни, у тебя малыш есть?
— Дело обстоит хуже, чем я думала, — пробормотала она. — Такие имена, как Аорнида и Лондэн, ничего тебе не говорят?
— Ни-че-го, — ответила я. — Но если хочешь, я выпью за них. Привет, Рэндольф.
Рэндольф и Лола стояли в дверях и с ужасом смотрели на меня.
— Ну? — сказала я. — У меня что, еще одна голова выросла или как?
— Лола, принеси ложку, — сказала бумазейная тетка. — Рэндольф, тащи Четверг в ванную.
— Зачем? — удивилась я, сползая на пол. — Сама дойду.
В следующий момент перед глазами у меня возникли задники Рэндольфовых ботинок и пол гостиной. Затем лестница с высоты его плеча. Меня снова разобрал смех, но остальное теряется в тумане. Я помню, как кашляла и блевала в унитаз, а затем, когда меня уложили в постель, разрыдалась.
— Она умерла. Сгорела.
— Я знаю, милая, — сказала старушка. — Я твоя бабушка, помнишь?
— Ба? — всхлипнула я, внезапно узнав ее. — Прости, что я назвала тебя «бумазейной теткой»!
— Все в порядке. Может, и хорошо, что ты выпила. Сейчас ты заснешь, а во сне тебе предстоит сражаться со своими воспоминаниями. Поняла?
— Нет.
Она вздохнула и отерла мне лоб маленькой розовой ладошкой. От этого мне полегчало, и я перестала плакать.
— Держись, дорогая. Не теряй головы и будь сильнее, чем когда-либо прежде. Встретимся утром на том берегу.
Бабушкино лицо начало расплываться, меня охватила дремота, и я погрузилась в глубины подсознания.
Глава 27
Маяк на краю моего сознания
Семейство Аид, насколько я знаю, состояло (по старшинству) из Ахерона, Стикса, Флегетона, Коцита, Леты и Аорниды — единственной девочки. Их папаша скончался давным-давно, оставив маменьку в одиночку справляться с юными и злобными отпрысками. Некогда Влад Цепеш отозвался о них как о «невероятно отвратительных». Семейка Аид жирела на всяких извращениях и преступлениях различной степени ужасности. Одни совершались ради щегольства, другие полусерьезно, иные — с ленивым пренебрежением ко всему. Лета, белая ворона семейства, вряд ли был жесток по натуре вообще, но остальные с лихвой его уравновешивали. В свое время мне выпало уничтожить троих из них.
ЧЕТВЕРГ НОНЕТОТ
Аидская семейка
За спиной разбилась о скалы волна, обдав меня холодными брызгами и клочьями пены, и я вздрогнула. Я стояла на скалистом выступе посреди беспросветной бурной ночи, а передо мной возвышался маяк. Ветер выл и стонал вокруг башни, молнии били в крышу. Очередной разряд в облаке искр ушел по громоотводу в землю, оставив по себе едкий запах серы. Маяк был чернее обсидиана, и при взгляде наверх мне показалось, будто вращающаяся среди больших линз дуговая лампа висит прямо в воздухе. Свет парил в угольно-черной темноте, не освещая ничего, кроме вздыбленного злого моря. Я покопалась в памяти, но не обнаружила ничего — прошлое просто исчезло. Меня вынесло на самый одинокий аванпост моего подсознания, остров без воспоминаний, где не было ничего, кроме того, что я видела, ощущала и обоняла в это мгновение. Но чувства меня не покинули, и я ощущала опасность и подозревала какую-то цель. Я понимала, что должна победить — или потерпеть поражение.
Еще одна волна разбилась у меня за спиной, и с колотящимся сердцем я потянула засов на стальной двери и вскоре уже очутилась внутри, недосягаемая для пронзительного ветра. Крепко заперев дверь, я осмотрелась. Посередине уходила вверх винтовая лестница, но больше не было ничего — ни мебели, ни книги, ни сундука. Пусто.
Я снова вздрогнула и вытащила пистолет.
— Маяк, — прошептала я. — Маяк посреди небытия.
Постоянно держась начеку и не зная, что ждет за поворотом, я медленно двинулась вверх по цементным ступенькам. Ни в одной из круглых комнат, попавшихся мне на пути, не наблюдалось признаков жизни. Я медленно всходила на башню, держа в руке пистолет и дрожа от страшного ощущения надвигающейся потери — чувства, с которым я не могла справиться и которого не могла понять. На верхнем этаже винтовая лестница кончилась, дальше можно было подниматься только по стальному трапу. Над головой слышался гул электромоторов, вращающих лампу, сквозь открытый люк виднелся белый луч, медленно описывающий круг. Но верхняя комната не была пуста. В кресле сидела молодая женщина и пудрила носик, глядясь в маленькое зеркальце.
