Разговариваем мы осторожно. Только о настоящем, избегая прошлого и будущего, того, почему я приехала и почему остаюсь. Не касаясь несчастных случаев.
— У вас много книг.
— Я люблю читать.
— Ни единой фотографии. Ни одного портрета членов вашей семьи.
— Я могу то же самое сказать о вас. Держите.
— Что это?
— Приспособление для убивания рыбы.
— А это?
— Тоже.
— Они, должно быть, уплывают за милю, завидя вас. Великий Белый Охотник восточного побережья. Что вы имеете против них?
— Ничего. Мне нужно кормиться. Они не уплывают.
— И все же, уверена, вы бы заставили их уплывать, если б могли. — Жду его улыбки, хочу ее. Могу себе в этом признаться. — А это что?
— Изделие Ирэн.
— Не может быть.
— Амулет на счастье. Для моей лодки. У нее умелые руки. Вам нравится?
— Особенно стекло. Похоже, вы можете убить этой штукой множество рыб. И, должно быть, гордитесь дочерью.
— Конечно. Всякий раз.
— Говорите вы не очень уверенно.
— Почему бы нам это не выяснить?
Он с широким разворотом направляет лодку из гавани. Мы держим курс на юго-восток, к Тосскому заливу. День прекрасный, небо и море такие голубые, что там, где они сходятся, линии горизонта почти не видно. Я оглядываюсь на мыс, он уже далеко. Над ним вздымается зеленый-зеленый остров.
Он смотрит в море, правя лодкой, окидывает взглядом рябь и гладкие поверхности, означающие течения и мели. В одном месте, неотличимом для меня от всех прочих, заглушает мотор. Мы сидим, пьем пиво «Саппоро» из холодильника, ловим морского окуня и черного леща.
— Приятное занятие.
— Рад, что вы так находите.
— И больше ничем не занимаетесь?
Он хмыкает.
— Езжу на рынок в Коти. Работаю на участке. Забочусь о детях.
— Вам никогда не хотелось заниматься чем-то другим?
— Нет.
Он пьет пиво, глаза его сощурены.
— У вас должны были быть какие-то цели. Стать пожирателем огня, международным плейбоем, премьер-министром Японии.
— Нет. — Потом более тихим голосом: — Я хотел быть учителем.
— Из вас получился бы неплохой.
Я не спрашиваю, почему он так и не попытался. Быть учителем значило бы жить среди людей. Жить среди людей — подвергать риску «Братьев». Я точно знаю, словно он сказал мне, как эта драгоценность способна разрушать жизни.
Клюет одна рыба, затем другая. Я с трудом вытаскиваю ставриду. Мужчина сидит на корточках подле меня, потрошит ее на палубе. Улыбается.
— Поздравляю.
В рубке есть искусственный лед.
— Где?
— Под сиденьем. Синий ящик. — Он кричит вслед мне: — Каори-чан…
Я останавливаюсь у двери рубки. Он все еще склоняется над рыбой, лицо его в тени. В радиомачте гудит ветер.
— Каори — это ваша жена?
И мы уже сблизились. Пересекли границу и вошли в некий тесный круг. Хикари Мурасаки качает головой. Встает и берет наши удочки.
— Нужно возвращаться, — говорит он. Сматываемые катушки поют в его руках. — Надвигается дождь.
Я думаю о нем. О его руках, покрытых рыбьей кровью. О том, как он всегда смотрит на меня. Высматривая что-то, словно ребенок с самолета, но не как ребенок.
Сон бежит от меня. Сижу до утра у окна, глядя на море. За дюнами волны надвигаются и надвигаются, не приближаясь.
Воскресенье. На рассвете он конопатит шлюпку возле гинкго. Я сижу на крыльце, пью кофе. На нас падают первые лучи солнца.
— Спасибо, что взяли меня на рыбалку.
Он кивает. Во рту у него гвозди. Над дюнами взлетает жаворонок.
— Вы всегда жили здесь?
Он вынимает гвозди.
— Не всегда. Вид у вас получше.
— Я чувствую себя лучше, — говорю, это действительно так. Даже ребра срастаются. — Я не спросила, чью комнату заняла.
— Тома. — Хикари достает из мешка паклю. — Он может пожить вместе с Ирэн, пока вы здесь.
— Мне долго оставаться здесь не нужно.
В его лице ничего не меняется. Осторожно, улыбаясь от усилий, он заколачивает паклю между досками.
— Куда вы отправитесь?
— Не знаю. — Обхватываю обеими руками чашку. — Они не хотят разговаривать со мной, Ирэн и Том.
— Да.
— Из-за собаки?
— Из-за Лиу.
Он распрямляется и идет к крыльцу. Садится и пьет мой кофе. От напитка в солнечном свете поднимается пар. На Хикари клетчатая рубашка с короткими рукавами, в ней он выглядит старше.
— Можно поговорить о нем?
Хикари поворачивается ко мне, обдумывает вопрос.
— Будь он жив, уже вернулся бы.
— Простите меня.
— Вы не виноваты. — Он по-прежнему смотрит на меня. Зрачки его сужены из-за моей близости. — Мне не нужно было посылать его за вами. Я не знал, что еще можно было сделать.
— Да.
Мы только второй раз говорим о том вечере. Кажется, что мы очень медленно поворачиваемся друг к другу. Незаметно, будто стрелки часов.
— Я объяснил это детям. Им легче винить вас.
— Что, если я поговорю с ними?
— Быстро бегать умеете?
— Быстрее, чем они ездят на велосипедах. Чем вооружены дети?
Хикари улыбается, слегка зловеще.
— Всем, что попадется под руку. Они сейчас на другой стороне мыса. Приведите их на завтрак.
Это дальше, чем я думала. В песке, где растет лишь чертополох и кустарник, ступни у меня вязнут по лодыжку. Через десять минут ноги начинают дрожать от усталости. Я останавливаюсь на вершине второй дюны. Между мной и берегом еще четыре — буруны, земля, отражающаяся в море.
Ветер меняется. Я слышу голоса детей, играющих в прятки на самой восточной точке своего самого восточного острова.
— Том! — Солнце уже высоко. Детей не видно, голоса их затихают. Над песчаным тростником порхает ласточка. — Ирэн!
— Уезжайте.
Я поворачиваюсь. Том в ярде позади меня. Я не слышала, как мальчик подошел. Он босой, без рубашки, в руке у него палка. Ветер треплет его вьющиеся волосы.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Мы не хотим видеть вас здесь.
— О собаке.
— Лиу. Вы убили его.
Лицо мальчика кривится. Непонятно, то ли от гнева, то ли от солнца, то ли от желания заплакать или от всего вместе. Выражение его лица трудно понять, как и отцовское.
