— А я совершенно серьезен. — Ольгерд посмотрел Джек-Джеку прямо в глаза.
— Чего ты от меня хочешь? — Улыбка не исчезла с губ андроида, но он больше не смеялся.
— Я хочу, чтобы ты проконтролировал: пусть Артур включит лишь те станции, которые действительно необходимо включать. Все должно происходить постепенно.
— О, я понял, куда ты ведешь. Город, у которого будет полнофункциональная станция, без труда сможет захватить любой другой город, а после этого можно будет включить станцию и там. За первым городом последует второй, а за ним третий, и так далее…
— Я не говорю о военном захвате. Дипломатия, Джек-Джек. Имея такую силу… такую власть… можно добиться результата без кровопролития. Можно объединить все города под единым началом, создать настоящее государство.
— Без крови не обойдется. Ты же сам сказал, кто-то рано или поздно захочет отобрать такую власть. А что будет, если какой-нибудь город не согласится? Что будет, если дипломатия даст осечку? Война, Ольгерд, будет точно такая же война.
— Ты не понимаешь… — хотел было продолжить спор новый мэр, но в этот момент Джек-Джек встал.
— Когда-нибудь ты станешь сидеть не на столе, Ольгерд, а в этом кресле. И люди уже не будут вспоминать, что оно принадлежало твоему отцу. Они будут помнить только тебя и твои поступки.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Я скоро уеду на поиски этого Храма. Что бы там ни случилось, чем бы все ни кончилось, я вернусь к тебе. Может быть, через год, может быть, через десять лет. Но когда я вновь тебя увижу… если ты станешь таким же дерьмом, каким был твой отец… я отправлю тебя к нему. Ты усек?
Ольгерд отвел глаза. Он смотрел куда-то в янтарную жидкость на дне стакана, который крепко держал между ладоней.
— Я спросил, ты усек? — повторил Джек-Джек.
— Да, — тихо отозвался Ольгерд, кивнув.
— Ты хороший парень. Не дай этому случиться.
Джек-Джек допил виски и поставил стакан на стол.
— И еще одно, — сказал андроид.
Ольгерд посмотрел на него.
— Моя лошадка, Бэтси. Распорядись, чтобы за ней хорошо ухаживали.
Если бы ему позволяла конструкция его ног, Кузнечик встал бы на колени. Если бы у него были слезные железы, он бы зарыдал. Выпустив из ладоней горсть яичной скорлупы, он сделал единственное, что мог. Кузнечик завыл. Завыл истошно, надрывно, вложив в этот звук всю ту боль, которую сейчас испытывал. И этот звук эхом пронесся по станции сквозь горячий влажный воздух, который оседал конденсатом на лицевой пластине Питера, скатывался каплями вниз и падал на пол, заваленный скорлупой.
Инкубаторная была пуста.
Когда последние отзвуки его отчаянного крика стихли, с Кузнечиком остались лишь его тяжелое дыхание и ритмичное биение сердца. Но это было не все. Кузнечик ощутил чужое присутствие. За его спиной со стороны выхода сенсоры зафиксировали… ее…
— Ты знала? — спросил он Мышку.
— Да.
— Они просто убили их всех. Не только патриархов, но и их потомство.
— Детей. Да… — Мышка не находила в себе сил сказать что-то еще.
— Даже не дали им родиться. Разбили яйца и сожрали содержимое.
— Пойми же, они просто животные. Они не осознают, что…
Кузнечик встал в полный рост и одним движением распрямился. Его искусственные глаза вспыхнули красным. Мышка замолчала. Она хорошо знала Питера, но даже ее порой приводил в трепет его внешний вид.
— Но чем ты лучше? — Он пошел в ее сторону, и под его ногами послышался хруст скорлупы.
— Я не знаю, Питер, я просто не знаю. — Мышка спрятала лицо в ладони, а затем вновь взглянула на него.
Яростное свечение исчезло с лица, Питер потерял свою устрашающую осанку.
— И чем я лучше? — произнес он, наклонившись почти к самому ее лицу.
— Мы не такие… мы не животные, мы можем думать, мы осознаем… — Мышка провела ладонью по его шее.
— Осознаем. Мы можем лишь осознавать, что мы тоже убийцы… Уже поздно что-то с этим делать. Мы оба отнимали жизни.
Мышка какое-то время смотрела на него молча, а затем произнесла твердо:
— Давай уйдем отсюда.
Питер лишь кивнул в ответ, и они направились прочь. В молчании пересекли несколько больших коридоров и поднялись на одном из лифтов. В конце этого короткого путешествия они оказались на крыше модуля.
— Посмотри. — Мышка указала на ущелье, раскинувшееся перед ними.
Это было поистине диковинное зрелище. Меж отвесных скал, там, куда не проникали солнечные лучи и где по всем законам природы должна была царить тьма, раскинулось царство света. Миллионы оттенков флуоресцентного свечения переливались в невиданном танце красок. Таинственный грибной лес был полон жизни. Кузнечик видел, как его обитатели двигаются между крон. Словно бы вытянутые вверх фигуры рабочих двигались медленно, статно, а их собратья-воины, наоборот, — спешили, торопились, неслись, почти прижимаясь к земле. Одни занимались своим делом — собиранием плодов, уходом за лесом, вторые своим — охотой. Но никто больше не проливал крови собратьев. Своим необычным зрением Кузнечик видел все, даже то, как между собой играют дети воинов и рабочих.
Быть может, часть мыслей сейчас в его голову вложила Мышка, но Кузнечик и сам понял, что она хотела ему сказать.
— Они свободны, — произнесла она.
— От кого?
— От патриархов. Быть может, был и другой способ освободить себя от них, но тогда они его не знали.
— А что насчет… — Кузнечик запнулся, ему было сложно говорить об этом, — моего отца? Они свободны и от него?
— Ты же сам знаешь, что да. Доктор Берг никогда не будет злоупотреблять властью. Ты знаешь своего папу. Когда придет время, он передаст им управление роботами. Когда мои братья смогут все понять.
— А что насчет тебя самой? Свободны ли они от тебя?
Мышка умолкла и снова устремила свой взгляд на ущелье.
Питер подошел поближе и сел рядом. Он знал, что это был жестокий вопрос. В Мышке сейчас накопилось достаточно силы, чтобы управлять коллективным разумом своих собратьев, не являясь при этом его частью. Именно так она и остановила войну. Но что будет, если она продолжит применять свои способности? Чем это будет лучше того, что делали патриархи?
Питер знал, что Мышка слышит его мысли, так что ему не пришлось произносить вслух.
— Нет ничего хуже насилия, — выдохнула она, — нет ничего хуже того положения, когда сильный пользуется слабым как своей игрушкой, против его воли, не задумываясь о том, как легко эту игрушку сломать. Это отвратительно. Когда мои братья и сестры пожирали детей патриархов, они были животными. Когда Девять Пальцев срывал с меня одежду и приказывал убить тебя, он был животным. Когда я заставила его убить себя… а затем, когда я начала эту безумную войну… животным была я. То, что я могу делать с другими, с их разумом, это ведь ничем не отличается от изнасилования. Это одно и то же, если не страшнее.
