– А жить где?
– Родители хлопочут перевод ему и жилье. Тут уж теперь
только мы с Бейсиком будем жить.
У него на языке вертелся еще один вопрос.
– Что, еще про мужа хотите спросить? Давно мы с ним не
виделись, с Аленкиной свадьбы.
Потом они пили чай с абрикосовым вареньем, смотрели
телевизор и рано улеглись спать, каждый в своем углу. Надежда вырубилась
мгновенно, но проснулась среди ночи. Она взглянула на будильник: три часа. Сан
Саныч лежал на спине совершенно неподвижно и смотрел в потолок. В глазах,
казавшихся совсем черными в полутьме, стояла какая-то мука.
– Сан Саныч, что с вами? Саша! – Она сама не
заметила, как оговорилась.
Едва накинув халат, подбежав, она тронула его за плечо. Он
очнулся.
– Простите меня, я вас напугал. Пока жена болела, я
совсем спать разучился. В это время как раз с трех до пяти она меня по
несколько раз будила, а я не могу так: то засыпать, то просыпаться, я совсем не
спал. Вот с тех пор так проснусь ночью и жду, что она позовет или застонет,
ничего не могу поделать. А сейчас еще мысли всякие в голову лезут по поводу
следствия.
Надежда представила, как он лежит так каждую ночь совсем
один в темноте, и с тоской ждет и ждет, когда пройдет время, и под утро наконец
засыпает, а потом надо вставать на работу, и длинный гнусный день, и на работе
неприятности… с ума сойти можно! Она погладила его по голове, он повернулся на
бок и прижался щекой к ее руке, как ребенок. На один миг ей захотелось обнять
его, поцеловать, а там будь что будет, но усилием воли она отогнала от себя всю
эту чушь.
«Спокойно, – сказала себе Надежда, – спокойно, он
пришел сюда не за этим. Это он и в другом месте может получить, тем более что
вопрос с крахмальными рубашками остается открытым. Он пришел к тебе за помощью,
и он ее получит. И без дураков».
Он почувствовал ее настроение, отпустил руку.
– Спасибо, мне уже лучше.
– Сан Саныч, расскажите мне теперь подробно, о чем вас
там на следствии спрашивали.
– Ну что, как я понял, родственники Марины пожаловались
на того следователя, который дело вел, там у них какая-то внеочередная
проверка, начальство устроило разгон, и дело передали в другое место, я там у
них не разбираюсь. В общем, прихожу я, сидит в кабинете дама такая
представительная, лет пятидесяти, серьги у нее большие зеленого цвета. «Старший
следователь Громова», – говорит. А до этого она меня два часа в коридоре
продержала, в интересах следствия, наверно. Я, конечно, уже там, в коридоре
разозлился, на работу ведь надо! И как взяла она меня в оборот! Показывает
официальное заключение из консультации о том, что Марина была беременна, и
спрашивает, что вы, я то есть, об этом думаю. Я говорю, ничего не думаю и
ничего не знаю.
«А какие у вас были отношения с вашей лаборанткой?»
Я говорю: «Чисто служебные были отношения».
«А почему у вас с ней все время были конфликты? А может
быть, вы к ней, так сказать, нерабочий интерес испытывали, а она вам не
уступала?»
И смотрит на меня так, пришурясь, что вот, мол, козел
старый, взял девочку молоденькую в лаборантки и вязался к ней в кабинете.
Я говорю: «Вы уж что-нибудь одно мне инкриминируйте: если
она мне не уступала, то к беременности ее я никакого отношения не имею, а если
она мне уступила, то зачем мне с ней тогда ругаться?»
А она тогда тему меняет и спрашивает: «А где вы были,
гражданин Лебедев, шестого ноября с семи до одиннадцати вечера?» – прямо как у
Райкина, только мне не до смеха.
«Вышел с работы, – говорю, – в пять часов
пятнадцать минут, как полагается, человек я одинокий, прошелся по магазинам и к
девяти примерно дома был».
«Это, – говорит, – мы у ваших домашних спросим, но
даже если и были вы дома в девять часов, то где же вы без малого четыре часа
пропадали?»
Я говорю: «В магазинах по очередям стоял, а потом домой
пешком шел». Она не верит. И не могу я ей объяснить, что неохота мне с
невесткой на кухне лишний раз сталкиваться, я жду, когда они поужинают и уйдут.
Я поэтому и на работе все время задерживаюсь, а тут все опечатали. И от болезни
будто молот в голове от ее слов стучит.
– Кошмар какой!
– Ну, в общем, отпустила она меня. Идите, говорит,
гражданин Лебедев, и не волнуйтесь: мы с вами часто будем встречаться, и процент
раскрываемости у меня оч-чень высокий. Вышел я на улицу, в голове гудит, руки
трясутся, чувствую, что если не поговорю с кем-нибудь, точно рехнусь. Ну и
поехал к вам.
– Да-а, – протянула Надежда, – выражаясь
юридическим языком, алиби у вас слабовато.
– А вы бы что подумали насчет того, что я четыре часа
до дома добирался?
– Я бы подумала, что вы какую-то знакомую женщину
навещали и теперь ее впутывать не хотите.
– Да нет у меня никаких знакомых женщин!
– Нет? А кто же рубашки вам стирает так чисто?
– Да сам я стираю себе рубашки! И белье! И носки!
– Сан Саныч, да вы же уникум! Конечно, я понимаю, жизнь
заставляет, но чтобы так чисто, да еще и крахмалить! Да так же не каждая
женщина сумеет. У меня с моей бывшей свекровью из-за белья вечно трения были! И
постельное белье тоже сами?
– Постельное белье машина стирает, а я сам полошу и
подсиниваю.
– Уму непостижимо!
– Да будет вам шутить, Надежда Николаевна, у меня ведь
неприятности большие.
– Не расстраивайтесь, Сан Саныч, милый, давайте я
скажу, что вы шестого у меня весь вечер были, а хоть бы и всю ночь. Я женщина
свободная, кто мне что скажет? И пусть ваша дама в серьгах попробует доказать,
что это не так!
– Спасибо, конечно, но это уж в самом крайнем случае.
Надежда стала серьезной.
– Ну, вот что. Насчет того, что вы с Мариной ну… это,
так следователь никогда не докажет. Никто вас вне работы вместе не видел, после
рабочего дня никогда вы с ней не задерживались, так что тут даже Полякова
ничего придумать не сможет. И потом, даже если допустить, – он сделал протестующий
жест, – я сказала: допустить, что она от вас беременна, так зачем вам ее
убивать? Человек вы свободный, живете самостоятельно, жены у вас нет, что вам
мешает? Ну был бы скандал, ну сняли бы вас с начальников в крайнем случае,
подумаешь карьера – начальник сектора! Есть из-за чего убивать! А может, и без
скандала, женились бы на ней по-тихому, вот и все.
– Ой, не надо!
– Это было во-первых, а во-вторых, не знаю, как вам, а
мне самой интересно разобраться, что же все-таки с бедной Маринкой произошло.
– Еще бы мне не интересно, когда это напрямую меня
касается!
– Тогда давайте думать.
– Сейчас, в четыре утра?
