— Нет.
— Ну конечно. Я этих любителей знаю. Может, вы на рыбалку?
— На рыбалку, — говорит она, будто соглашаясь.
— А удочки ваши наверняка в машине. Проверяйте, чтобы двери были заперты, народ тащит все, что плохо лежит. Надолго приехали?
— Не очень. — Она тянется за кошельком, достает карточку. Нэнси берет ее двумя пальцами. Неохотно отчаливает, возвращается с квитанцией и опять стоит, большие руки повисли, взгляд добрый, пустой, ищущий.
— Знаете, у нас тут мало приезжих в это время года.
— Вот как?
— Теперь вообще приезжих мало. — Нэнси доверительно склоняется к ней. — Мы изголодались по компании. Извините мое любопытство.
— Ничего, все в порядке.
— Не возражаете, если я спрошу, какую рыбу вы собираетесь ловить?
— Не возражаю, — она почувствовала, что краснеет. — Вообще-то я здесь не затем, чтобы ловить рыбу.
— Ловец человеков, — шепчет линялая фигура за соседним столиком, не отрывая взгляда от радиоприемника. Нэнси поворачивается к нему:
— Билл Рейли, доедай, понятно?
— Я просто сказал, — отвечает Билл Рейли. — Ничего такого.
Она вновь с Анной, приветливость возвращается, как солнце из-за туч.
— Ну что же. Было приятно познакомиться.
— Спасибо.
— Удачного дня. В «Дофине» найдутся комнаты. Приходите еще. И да, мы открыты допоздна. Мы всегда тут, в любое время!
Одюбон-стрит. Она тормозит на углу возле отеля. Официантка слишком оптимистична: Дофин закрыт до апреля, как и устричный бар. По проспекту ползет открытый грузовик, сочится ледяной водой, воняет рыбой и дезинфектором. Мобильный погребен где-то в сумке, среди вещей, и когда наконец Анна выкапывает его, обнаруживается, что он больше не работает. Сигнала нет, номер заблокирован, черт его знает.
Через дорогу — старомодный таксофон, трубка висит на проводе и раскачивается на ветру. Анна пропускает грузовик, переходит дорогу, возвращает трубку на рычаг. Потом снимает, слышит мурлыканье гудка.
Она знает номер наизусть. На кредитке пятно муки, отпечаток пальца официантки наложился на ее собственный, золотой. Она вытирает карту, вставляет в прорезь, набирает номер.
Три гудка, и ее соединяют.
— Четыре-два-девять-один, — произносит женский голос, акцент наслаивается на акцент.
— Можно позвать Аннели?
Пауза. Затем женщину хуже слышно, будто она слегка отодвинулась от трубки:
— Кто говорит?
— Меня зовут Анна, я подруга Аннели из Англии. Мы приехали на неделю в Галф-Шорз, и я подумала — ну, подумала, может, позвонить…
Ложь умирает на ветру. Проезжает еще микроавтобус, бампер обклеен картинками, за тонированными стеклами вибрируют басы. Она отворачивается, собой закрывает трубку от ветра, точно огонек сигареты.
— …никого. — говорит женщина. — Простите. Может, я смогу ей передать, что вы звонили. Анна?..
— Мур. Анна Мур. Миссис Нумминен, простите.
— Да?
— Вообще-то я не подруга Аннели.
— Нет? — Жестко, без удивления.
— Боюсь, я была не вполне откровенна с вами. Я из Британской Налоговой службы.
На том конце линии миссис Нумминен молчит. Анна говорит в пустоту:
— Я не юрист. Я не имею к ним отношения. Вам ничего не нужно читать или подписывать. Я здесь только от имени Налоговой…
— Вы здесь? На острове?
— Мне просто нужно поговорить с Аннели. — Неуклюже: — Это важно для Налоговой, чтобы я…
— Из-за чего такого важного вас принесло аж на Дофин?
— Из-за ее мужа.
Вздох. Он напоминает ей Теренса. У вас своя работа, у меня своя.
— Опять он. Но моя дочь не замужем. Она теперь с нами. И этот… человек, которого вы ищете, его здесь нет.
Снова болит голова. Анна жмурится. Нужно было подготовиться. Хороший инспектор всегда подготовлен. Она говорит снова, и снова извиняется, но женщина повторяет уверенно и спокойно:
— Его здесь нет. Я могу что-нибудь еще для вас сделать?
— Вы не знаете, он жив?
— Не знаю.
— Я должна его найти.
— Удачи. — Мать Аннели смеется. Затем осторожная пауза — видимо, размышляет.
— Скажите мне правду. Моя дочь знает вас?
— Да, знает.
— Тогда ждите.
На линии молчание. Оттуда, где стоит Анна, Одюбон-стрит отлично просматривается. Издевательски колониальный стиль, беспорядок домов, вагонка, изредка сваи спрятались за пальмами и магнолиями. Песок струится по асфальту. В дальнем конце улицы белеет клякса пляжа. За ним в море — нефтяные вышки, хлипкие и высокие, отдаленное эхо домов, что им предшествуют.
— Алло.
— Аннели. — Она повернулась к телефону. Голос напряженный и недовольный, злой и напуганный. Все, что она себе представляла, и даже хуже.
— Чего вы хотите?
— Я…
— Подождите. Вы где?
Она глядит сквозь волнистые полосы плексигласа. Рядом с домом старик чинит ялик. Под крышей мотеля горбится на ветру птица, большая, как ребенок.
— Я здесь.
— Здесь? Что вы делаете здесь?
— Я приехала поговорить с вами. У меня…
— Как вы меня нашли?
— Меня послала Налоговая.
— Найти меня? — Она повышает голос.
— Аннели…
— Почему вы никак не оставите меня в покое? — Потому и поэтому, думает она. Потому что кое-что произошло между мной и твоим мужем, который тебе не муж, и оно еще не закончилось. Потому что ты так и не сказала мне всей правды. Потому что я еще инспектор Налоговой службы, а Налоговая всегда получает то, что хочет.
— Аннели, послушайте меня. Хорошо? Никто не знает, что вы здесь.
— Что? Нет.
— Юристы не знают. Правительство не знает. Даже Налоговая пока не знает. Никто, кроме меня.
— Что это значит?
Анна долго молчит. Микроавтобус проезжает по дороге в обратную сторону. Притормаживает, минуя Анну, потом газует. Будто испугался.
— Встретитесь со мной? — наконец спрашивает она, и где-то на улице, на краю залива Аннели тихо отвечает, — ладно, она готова, она встретится с ней.
— Проходите, — говорит мать Аннели и отступает в дом. Он холодный, и темный, и ароматный — пахнет свежей краской, морской солью и горячим хлебом; играет музыка, но Анна не помнит, чтобы слышала ее по радио. В углу маленькой комнаты у стены — гарпун и удочка, рядом на полу — маска и гарпунное ружье. У очага в предвкушении вечера грудой сложен плавник. Дом из тех, что никогда не меняются, если их покидаешь. Приют; убежище даже. Анне самой хочется тут остаться.
