– Сколько из них вы планируете сократить во время
кризиса? – неожиданно спросил Дронго.
Деменштейн удивленно взглянул на собеседника.
– Вы начинаете меня озадачивать, – признался он. –
Разве это имеет какое-нибудь отношение к нашей проблеме?
– Мы же сразу договорились, что я веду расследование
так, как считаю нужным.
– Да, действительно. Согласно нашим планам, будут
уволены около двух с половиной тысяч человек.
– Две с половиной тысячи семей, – сделал вывод
Дронго, – такое количество недоброжелателей вы получите в ближайшие дни.
Солидно.
– Я уверен, что никто из…
– Не нужно. Выводы я буду делать сам. Он снова
перезвонил?
– Да. Сразу после первого письма. Регина мне об этом
доложила. Я решил не придавать значения этим звонкам и письмам. В первом были
только обозначены угрозы. Ничего конкретного. Все знают, что именно я стою во
главе компании и, естественно, что был владельцем двух комбинатов, о которых
говорилось в письме.
– Письмо сохранили?
– Нет. Уничтожил. Все три. Понимаю, что поспешил. Но у
меня есть свои принципы. Зачем хранить письма, которые меня компрометируют,
даже в самых надежных местах? В любом тайнике их можно найти. Самое надежное –
это их уничтожить. Что я и сделал.
– Давайте дальше. Они прислали второе и третье письмо.
Правильно?
– Верно. И тогда я понял, что имею дело не просто с
шантажистами. После первого письма я еще на что-то надеялся. После второго
сразу подключил нашу службу безопасности. Но все подробности не стал сообщать
даже им. Письма читали только Регина и я. Остальным я пересказывал их
содержимое.
– Что было дальше?
– Когда Востряков позвонил снова, мы уже были готовы и
перехватили его телефонный звонок. На встречу он приехал один, пытался глупо
маскироваться, надев парик и усы. Потом пытался так же глупо уйти от наших
сотрудников, выскакивая из вагонов метро перед их закрытием. Как сказал
Суровцев, это старый, бездарный трюк. Когда следит один человек, то иногда
подобные затеи срабатывают. Когда следят пятеро или шестеро, это бесполезно.
Они делятся, и половина все равно остается на перроне, ожидая, когда поезд
тронется. В общем, они его довольно быстро вычислили, а потом вышли и на
Неверова. Я сразу подумал, что такие материалы могут быть только у опытного
профессионала. Либо у следователя, либо у прокурора, что, в общем, одно и то
же. Когда мне рассказали о Неверове, я был доволен. Теперь я точно знал, кто
именно пытался меня шантажировать.
– Почему сразу не захватили самого Неверова?
– Пытались вычислить, где документы. Хотя вы, наверно,
правы. Нужно было сразу взять Неверова и заставить его говорить. Суровцев
уверял меня, что при существующей фармакологии можно заставить любого человека
дать показания.
– Почему тогда Востряков попал в больницу?
– Они ему просто не поверили. Он бормотал, что ничего
не знает, а они не поверили… Иногда встречаются люди, которым удается проявить
чудовищную силу воли и пытаться противостоять этим лекарствам. Один на тысячу.
Но так бывает редко.
Дронго усмехнулся. Он знал об этой особенности. Попадаются
люди с невероятной силой воли. Но есть и другие, на которых эти препараты
действуют несколько иначе. Одним из таких «других» был и сам Дронго. Любой
обезболивающий препарат действовал на него крайне неэффективно. Даже при работе
обычного стоматолога требовались две или три ампулы обезболивающего. Врачей
приводила в недоумение подобная невосприимчивость. Самое показательное, что
такими же были его отец и дед. Нужно было вколоть лошадиную дозу снотворного,
чтобы кто-то из них заснул, или сделать несколько уколов инъекции, чтобы не
чувствовалось боли.
– И вы провели обыски? – уточнил Дронго.
– Да. Проверили все вокруг. Показывали фальшивые ордера
на обыск и проверяли все квартиры и дачу. Ничего не нашли, хотя потрошили очень
тщательно. Самого Неверова мы тоже не нашли. На следующий день позвонил
Востряков и сказал, что цена выросла вдвое. Вот тут мы все и разозлились.
Решено было брать обоих. Первым взяли Вострякова, когда он приехал за деньгами.
Но Неверова нигде не нашли. Ждали телефонного звонка, но оба телефона Неверова
были отключены. Кажется, я об этом вам уже говорил. Потом несколько дней
пытались добиться от Вострякова правды, но так ничего и не узнали. Отвезли его
в больницу в тяжелом состоянии. Он лежал там недели три или четыре. Я все
оплатил, посылал ему фрукты, шоколад, заботился о его матери. Выдал ему
пятьдесят тысяч на дальнейшее лечение…
– А лечение потребуется? – спросил Дронго.
– Да, – резко ответил Лев Давидович, – только
не говорите, что мы поступили с ним жестоко. Он сам решил ввязаться в эти игры.
Конечно, Суровцев и Погосов перебрали с этим лекарством. Не скрою, в том числе
и по моему личному указанию. Теперь у него несколько заторможенная речь.
Страдает головными болями, галлюцинациями, депрессией. Но зато живой и
здоровый. И еще имеет пятьдесят тысяч долларов.
– Вы бы согласились пойти на такой эксперимент за
пятьдесят тысяч?
– Я никого в жизни не шантажировал, – прошипел
Деменштейн, – и пусть бога благодарит, что я человек достаточно разумный.
Иначе его труп никогда бы не нашли.
– Хорошее слово «разумный». Мне оно в данном случае
нравится.
– Ну вот видите, как чудно. Значит, мы можем
договариваться.
– Суровцев с Погосовым возглавляют вашу службу
безопасности. Понятно, что это их люди проверяли квартиры, дачу и захватывали
Вострякова. А какое отношение имеет к этим событиям ваш помощник Валерий
Арсаев?
– Он тоже был в курсе всех событий. Валера юрист по
профессии и работает у меня уже восемь лет. Очень толковый специалист. Он как
раз и наводил справки о Неверове среди его коллег. Кстати, они характеризовали
Петра Алексеевича как человека исключительно трудолюбивого, умного, напористого
и компетентного. Но самое примечательное, что ни один не сказал слово
«порядочный». Вот как бывает в жизни.
– Если бы он был порядочным человеком, вы бы сейчас
сидели вместе с Ходорковским где-нибудь в Сибири, – заметил Дронго.
– Да, правильно. Но если бы против меня возбудили
уголовное дело, я бы знал, как себя вести. Там правила игры понятны. Нужно
договариваться с высшими чиновниками. Сдаешь все, что они хотят взять,
выполняешь полностью их условия, переводишь акции на тех людей, которых тебе
укажут. И живешь спокойно. Дело закрывают, ты можешь оставаться на свободе.
Любое уголовное дело против такого человека, как я, обязательно сразу
перерастает в политический процесс, который должен быть невыгоден ни
государству, ни мне самому. По большому счету, судебное дело против
Ходорковского было невыгодно обеим сторонам. Государству и ему самому. Ему
несколько раз давали возможность все бросить и уехать. Но там принцип пошел на
принцип. Он решил идти до конца, а государство предпочло показать свой
характер…
