— Не удивлюсь, если здесь окажутся бумаги.
— Доктор Гриппен и я были единственными уцелевшими после лондонского пожара, — продолжил Исидро, когда они ступили на лестницу. — Причем я уцелел лишь чудом. Насколько мне известно, из мюнхенских вампиров никто не пережил тревожных сороковых годов, как никто из вампиров России не пережил вторжения Наполеона, оккупации и пожара Москвы. Рим всегда был опасным для вампиров городом, особенно со времен воцарения инквизиции.
Дверь наверху тоже была открыта. В слабо различимый квадрат окна лился смутный желтоватый свет с улицы.
— Que va? — шепнул в темноте Исидро. — Если бы он спал здесь, окно было бы замуровано…
В следующий момент Эшер различил в полутьме за кругом дрожащего света свечи что-то лежащее на полу между дверью и левой от входа стеной.
— Кальвар? — спросил он тихо, когда Исидро скользнул мимо него к этой груде костей, пепла и обожженных металлических побрякушек. Пуговицы, браслеты, наконечники шнурков от ботинок и обугленный цилиндрик автоматической ручки — все блеснуло в желтоватом неярком свете, когда Эшер нагнулся над останками рядом со вставшим на колени вампиром. Потом взглянул на дальнюю стену. Откидная панель была раскрыта; в тесной нише виднелся гроб. Плотные шторы и ставни единственного чердачного окна были сорваны. Дождь гулко стучал по крыше, напоминая злобную дробь прусских барабанов.
— По крайней мере, мужчина, — заметил Эшер, снова наклоняясь со свечой к останкам. — Корсета нет.
Скелет был практически цел. Видимо, Исидро не ошибся, оценивая возраст французского вампира.
Дон Симон поднял из мешанины костей и пепла золотое кольцо и обдул его от пыли и золы. Случайный сквозняк качнул пламя свечи, и бриллиант перстня мигнул, как светлый злобный глаз.
— Кальвар, — определил Исидро. — Выходит, он в самом деле был разбужен солнечным ожогом и даже сумел выбраться из гроба…
— Что само по себе весьма странно, — заметил Эшер, — если наш убийца, будучи сам вампиром, знал заранее, что для начала нужно отсечь голову. Так же странно, как и то, что дверь не была закрыта. — Он подобрал еще два ключа и сравнил их с дубликатами Забияки Джо Дэвиса. — Кроме того, нет следов копоти между гробом и телом. Вы ведь говорили, что плоть возгорается сразу…
— Не мог же он сам впустить убийцу, — сказал Исидро. — Да и как бы он открыл ему дверь днем?
— И все же убийца вошел через эту дверь.
Исидро вопросительно приподнял бровь.
— Войди он сюда другим путем, у него была бы возможность точно так же и выйти, не отпирая при этом двери на лестницу, — пояснил Эшер. — Все говорит о том, что Кальвар знал убийцу и впустил его сам, ночью… Два гроба в одном доме — это нормально для вампиров?
— Вполне, — отозвался Исидро. — Птенцы часто укрываются там же, где и мастер. Кроме того, домов, подходящих для вампиров, не так уж и много, поэтому некоторые из них весьма густо заселены, в чем вы сами убедились, побывав на Савой-Уок. Это, кстати, и было одной из причин, почему я многого вам не открывал. Не ради их безопасности, разумеется, — ради вашей.
— Тронут вашей заботой, — сухо сказал Эшер. — Мог убийца уничтожить Кальвара каким-нибудь другим способом, оставив тело в таком месте, где бы его потом сожгло солнце?
Вампир ответил не сразу — долго разглядывал лежащий перед ним обугленный скелет.
— Не знаю, — сказал он наконец. — Он мог сломать Кальвару шею или спину; кажется, череп располагается под каким-то странным углом, хотя, впрочем, это могло быть результатом судороги выгорающих мускулов… Да, он мог оставить его на полу в таком состоянии — живого, но не способного двигаться — и предоставить дальнейшее солнцу. А если наш убийца иммунен к дневному свету, — добавил он безразлично, — то возможно, что он еще и остался полюбоваться картиной.
— Это было бы доказательством, — заметил Эшер, — что Кальвар знал его. Вряд ли кто-нибудь станет любоваться предсмертными муками того, кого он не знает.
— Интересно. — Исидро поворачивал кольцо так и эдак, крохотные блики, отскакивающие от граненого золота, метались по его белому лицу. — Среди вампиров действительно существует легенда о древнем вампире — настолько древнем, что с некоторых пор он просто невидим; никто не может почувствовать, когда он проходит рядом. Лет полтораста назад другие вампиры избегали вторгаться в его владения. Утверждают, что он стал вампиром еще до пришествия Черной Смерти.
— И где же его владения? — спросил Эшер, заранее зная, что ему ответит испанец.
Тот наконец перестал любоваться кольцом и поднял глаза.
— Он спал — так, во всяком случае, говорили — в склепах под кладбищем церкви Невинных Младенцев в Париже.
Глава 11
— Город уже не тот, что раньше.
Если и прозвучали в этом мягком голосе нотки горечи или сожаления, то, видимо, требовалась сверхчувствительность вампира, чтобы их услышать. Подрагивал и покачивался закрытый кэб. Держась за свисающий с потолка ремень, Эшер чувствовал локтем сквозь рукав холодок стекла. Уличный шум накатывал мутной волной: грохот колес по деревянным и асфальтовым мостовым, отраженный от высоких стен, редкий рев моторного экипажа, пронзительные заклинания уличных торговцев и веселая неистовость скрипки и аккордеона, говорящая о том, что где-то впереди кафе.
С завязанными глазами он не мог видеть ничего, но звуки Парижа были столь же ярки, как его краски. Не могло возникнуть и вопроса, почему импрессионизм зародился именно здесь.
Голос Исидро продолжал:
— Я не могу чувствовать себя как дома в этом стерильном, неживом городе, где каждый трижды моет руки, прикоснувшись к кому-либо. Сейчас это, впрочем, повсеместно, но парижане, кажется, перещеголяли всех. Они слишком серьезно отнеслись к этому их Пастеру.
Шум изменился; толпа экипажей вокруг стала более тесной, зато исчезло эхо, отраженное стенами домов. Эшер почувствовал запах реки. Явно переехали мост, затем окунулись в грохот маленькой квадратной площади с большими промежутками между домами. Это мог быть только Новый мост, чье название, как и Новый колледж в Оксфорде, несколько утратило смысл с течением времени. Вскоре кэб повернул вправо и двинулся дальше в этом направлении. Эшер высчитал, что они приближаются к аристократическим кварталам старого района Маре, не слишком пострадавшим в свое время от пруссаков, коммунаров и барона Хауссманна, но не сказал ничего. Если Исидро предпочитает верить, что с завязанными глазами Эшер не сможет определить, в каком именно месте Парижа находится резиденция местных вампиров, — что ж, на здоровье.
Его только тревожило то, что парижские вампиры не изведали ударов дневного убийцы и вряд ли обрадуются появлению среди них человека.
— Живейшее мое воспоминание о прежнем Париже — это, конечно, грязь, — негромко продолжил вампир. — Как и воспоминание любого, кто знал этот город. Совершенно удивительное вещество — la boue de Paris — черное и зловонное, как нефть. Невозможно было избавиться ни от ее пятен, ни от ее запаха. Она липла ко всему, местонахождение Парижа можно было определить с помощью обоняния за несколько миль. В те дни, когда дворянина отличали прежде всего по белым чулкам, это был сущий ад. — Легкий призвук насмешки вкрался в его голос, и Эшер представил это тонкое надменное лицо обрамленным в белый придворный парик.
