— Да больше ничего.
Тут в разговор вмешался Ващук:
— Мужики, а я знаю, где эти русские живут. Их модули находятся в противоположном конце лагеря, за большой скалой. Там три или четыре модуля стоят, они ограждены колючей проволокой, и охрана с собаками имеется. Там, по-моему, кроме русских есть люди из других стран. Когда наши охранники разговаривали между собой, это было с неделю назад, то по их отдельным фразам я понял, что они ведут речь о тех людях. При этом упоминали русских, американцев и, по-моему, французов.
— А кто вас охраняет?
— Когда как. Бывает, арабы, бывает, и афганцы, и пакистанцы, и африканцы. Мы их уже всех изучили, даже имена большинства знаем. Африканцы, например, или арабы могут и сигареткой угостить, улыбнуться. Пакистанцы и афганцы — фигу. Злые, настороженные, не улыбнутся даже, автоматы из рук боятся на секунду выпустить.
— Не пытались установить более тесный контакт? Ну, скажем, попросить купить сигарет или еще чего-нибудь?
— Так у нас д-денег нет, — простодушно ответил Ващук и улыбнулся: — Или в-вам, т-товарищ к-капитан, уже з-зарпла-ту в-выдают?
— Дают, дают, — вздохнул Мельников, — догоняют и еще дают.
— Ну, л-ладно, ребята, — промолвил Ващук, — я, п-пожа-луй, п-пойду. За у-ужином увидимся.
Когда он вышел, Мельников предложил:
— Пойдем на улицу, подышим воздухом, стало прохладнее.
— Пойдем, а то целый день в пыли носились, пусть легкие провентилируются.
Прохаживаясь, Виктор коротко рассказал о встрече с Ахмедом.
Полещук был вне себя от радости, еле сдерживался, радостно блестел глазами:
— Ну, теперь дела пойдут! А то у меня уже дурные мысли появились: не забыли ли нас. Хотел тебе предложить самим начать действовать, договориться с нашими ребятами и рвануть всей группой на Родину.
— Ну ты даешь, Володя! А задание? Неужели ты не видишь, что Керим действительно что-то затевает? На кой хрен столько средств тратится на все это?
— Да, Виктор, — вспомнил Полещук, — я сегодня заглянул в тот барак, что мы собирали в прошлом месяце — там расставляют столы с макетами каких-то объектов, на стенах — большие фотографии и схемы тоже каких-то сооружений. Это все явно для обучения действиям на каком-то объекте. Гляди, скоро и нас приведут в этот барак.
— Почему ты так считаешь?
— Ну, раз боевой подготовкой начали заниматься, то следующий этап — тренировка на карте, макетах, разъяснения, что мы должны делать.
— А ты, Володь, молоток! — похвалил Мельников. — Соображаешь. Я постараюсь попасть туда, посмотреть. Там же какие-то пояснительные надписи должны быть?
— Пока не было.
— Володя, твое мнение о наших ребятах? Все надежные?
Полещук задумался, даже на мгновение приостановился:
— Не могу так уверять… Взять хотя бы Понтина. Все жалеет, что не сбежал где-то по дороге, когда сюда везли. Мечтает о жизни в Америке.
— Что поделаешь, сейчас время такое, многие не хотят жить в Союзе. Ты же радио слушаешь, кстати, надо попросить новое питание к приемнику. Сам же видишь, что сняты запреты на выезд в любую страну. Мы же с тобой не знаем, кто у Понтина дома остался.
— Он как-то говорил об этом. Родители пьяницы, нормальной квартиры нет. Хотел после школы в институт поступить, по конкурсу не прошел. Говорит, слишком много блатных было.
— Наша задача — сообщить на Родину обо всех наших ребятах, находящихся здесь, а в остальном пусть они сами решают, где им жить. Главное — уцелеть, выжить. Чует мое сердце, не для забав выкупил нас Керим у духов. Мы ему нужны для кровавых дел. — После небольшой паузы Мельников предложил: — Пойдем к ребятам, до ужина время еще есть, поболтаем.
Они направились к противоположному крылу модуля. Ребята жили по три-четыре человека в комнате. У всех — одинаковые металлические кровати и тумбочки. Комнаты и длинный коридор убирали сами, по очереди.
Они после работы уже успели умыться и, переодевшись в джинсовые брюки и легкие рубашки с коротким рукавом — все это недавно им выдали, — толпились в ожидании ужина у входа в модуль. Уставшие, они редко шутили, кое-кто молча курил, другие — кто стоял, а кто сидел на камнях, валявшихся недалеко от входа.
Ващук стоял на ступеньках, ведущих к дверям, увидев Мельникова и Полещука, сделал несколько шагов им навстречу:
— Оказывается, не я один видел русских, живущих в отдельной зоне, а и Валера Стадник, Коля Баранов, Костя Примаков. Скажите, ребята, видели их?
Послышалось несколько голосов:
— Я видел, как они прогуливались…
— А я — когда они сидели на камнях у кустарника, недалеко от заграждения.
— Я тоже видел, — громче всех сказал Куренев, голубоглазый, веснушчатый парень. Он припадал на правую ногу: при ранении у него было повреждено сухожилие, и парень был обречен на хромоту. — Я хотел подойти к ограждению, но охранник начал орать, из автомата целиться, пришлось отвалить, но я и в другом углу лагеря, в самом конце четвертого полигона, где какие-то пакгаузы стоят, видел людей, они, так же как и наши, за колючкой содержатся.
Куренев был длинным, худым, ранее он служил наводчиком орудия.
Мельников уже знал, что Александр Куренев попал в плен по своей оплошности, когда, никого не предупредив, пошел к горному ручью воды набрать. Там его и схватили душманы. Он попытался бежать, но из автомата с глушителем ранили в ногу, сунули в рот кляп, связали и, как он ни упирался, утащили.
— Не знаешь, кто они? — поинтересовался Мельников.
— Нет. Там тоже автоматчики стоят, близко не подпускают.
Мельников присел рядом с Понтиным.
— Что молчишь, Олег? Устал?
— Надоело все! Скорее бы отправили отсюда…
— В Союз же не отправят. Возьмут и куда-нибудь в Америку или в Африку запрут. Что тогда?
— А мне до лампочки, лишь бы дали возможность жить свободно.
— Чтобы жить по-человечески, надо деньги иметь. А где они?
— А я не претендую на дармовые. Перед армией слесарем работал, третий разряд имею. А работяги всюду нужны, в любой стране, при любом режиме. Так что меня это не пугает. Себе на хлеб всегда заработаю.
— Я вижу, тебя домой не тянет?
Понтин посмотрел на Мельникова. И печаль, и злость, и боль — все можно было прочитать в его голубых глазах:
— Домой, спрашиваешь? А что такое дом? По-моему, это в первую очередь родные и близкие тебе люди, которые болеют за тебя, а ты — за них. А что у меня дома? Жилья нет, отец и мать, да еще и я занимаем ба-альшую жилплощадь — двадцать один квадратный метр — комнату в четырехкомнатной квартире, где живут, кроме нас, еще две семьи. Кухня — девять метров, ванная, туалет — и все это на три семьи. Батя сначала цеплялся зубами за жизнь, но потом сломался — запил, стал алкашом. Мать билась, билась как рыба об лед и тоже спилась. Теперь им хорошо. С утра пустые бутылки по кустам стреляют, к вечеру сдадут эту тару и чернила купят. Глушанут и кайфуют, затем ругаются, дерутся. А на следующий день — все сначала. Что я ни делал: и просил, и умолял, и ругался, даже из дому уходил — все бесполезно. Они просто больные люди, а лечить у нас не умеют. Сжался я в комок, цель перед собой поставил — как можно лучше школу окончить, в институт поступить… — Понтин грустно улыбнулся: — А знаешь, капитан, я чуть школу с медалью не окончил. Сдавал последний экзамен по физике. Учительница с мухами была. На консультации перед экзаменами я немного поспорил с ней. Она мне и говорит: «Посмотрю я, Понтин, как ты во время экзамена будешь хорохориться. Если не извинишься в оставшиеся два дня, уверена, что хорошей, не говоря уже об отличной, оценки тебе не видать». Ребята из класса меня уговаривали: «Извинись, Понтин!» А в чем мне виниться? Я же не хамил ей. Спор-то деловой был. Я не пошел. А на экзамене, когда вытащил билет и увидел, что отвечать на все вопросы могу без подготовки, совсем успокоился. Начал отвечать — перебивает, вопросы подкидывает, а я и на них отвечаю. Давай она мне подбрасывать вопросики совсем не по теме — отвечаю. Ребята, которые готовились к ответу, затаили дыхание. Видят, что она пытается утопить меня. Я не выдержал, правда, и говорю, что, мол, не по-педагогически поступаете, в боксе это называется удар ниже пояса. А она мне: «Я, Понтин, не хулиган на ринге. Ты просто плохо к экзамену подготовился, поэтому я тебе „удовлетворительно“ ставлю. И то с большой натяжкой это делаю, учитывая, что ты учился неплохо».
