Силк широко улыбнулся и низко поклонился, не слезая с седла.
Потом взмахнул рукой, и все медленно направились вперёд мимо кипящего от гнева
мимбратского рыцаря. После того как проехала последняя вьючная лошадь,
легионеры выстроились поперёк дороги, отсекая мимбратов.
– Неплохой человек, – заметил Бэйрек. – Не
очень-то я высокого мнения о толнедрийцах, но этот совсем другой.
– Едем быстрее, – поторопил господин Волк, –
не стоит дожидаться, пока рыцари помчатся по нашим следам.
Они пустили лошадей в галоп и скоро оставили далеко позади
рыцарей, занятых прямо посреди дороги горячим спором с командиром легионеров.
На ночь они остановились в толнедрийской гостинице с
толстыми стенами, и, может быть, впервые в жизни Гарион пошёл мыться без
напоминаний и приказов тёти Пол. Хотя накануне ему не удалось принять участие в
драке, он почему-то ощущал, что весь залит кровью или чем-то похуже. Раньше
юноша не понимал, как ужасно может быть изуродован человек в ближнем бою. Вид
обезглавленного трупа с вывалившимися внутренностями наполнил его глубоким
стыдом перед зрелищем омерзительно обнажённых секретов человеческого тела.
Гарион чувствовал, что выпачкан с ног до головы. Он снял всю
одежду и даже, не подумав, серебряный амулет, подаренный господином Волком и
тётей Пол, уселся в дымящуюся ванну, где начал яростно скрести кожу жёсткой
щёткой и едким мылом, стремясь уничтожить воображаемую грязь вместе с кожей.
Следующие несколько дней они продвигались на юг,
останавливаясь только в расположенных на равном расстоянии толнедрийских
гостиницах, где присутствие легионеров с жёсткими лицами служило постоянным
напоминанием о том, что безопасность путешественников, ищущих приюта, находится
под охраной воинов толнедрийской империи.
На шестой день после схватки с разбойниками лошадь
Леллдорина захромала.
Дерник и Хеттар под наблюдением тёти Пол провели несколько
часов, готовя зелье на маленьком костре у обочины и накладывая горячие
компрессы на ногу животного, пока Волк кипел от негодования на задержку. К тому
времени, как конь мог продолжать путь, все поняли, что никак не успеют
добраться до следующей гостиницы до наступления темноты.
– Ну, Старый Волк, – сказала тётя Пол, после того
как все уселись в сёдла, – что теперь делать? Ехать всю ночь или пытаться
найти ночлег в лесу?
– Ещё не решил, – коротко ответил Волк.
– Если не ошибаюсь, недалеко есть деревня, –
вставил Леллдорин, – правда, очень бедная, но что-то вроде постоялого
двора имеется.
– Звучит не очень заманчиво! – покачал головой
Силк. – Что ты имеешь в виду?
– Хозяин этих владений очень скуп и взимает огромные
подати. Людям остаётся очень мало, и постоялый двор крайне убогий.
– Придётся ехать, – вздохнул Волк и погнал коня
быстрой рысью.
Когда они подъехали к деревне, низко нависшие облака начали
расходиться, в разрыве проглянуло бледное солнце.
Деревня оказалась ещё хуже, чем предсказывал Леллдорин.
Полдюжины оборванных нищих стояли в грязи у околицы, протягивая ладони и
слезливо умоляя о милостыне.
Из щелей убогих лачуг медленно вытекали тонкие струйки дыма
– печных труб на крышах не было. Тощие свиньи рылись в грязи; вонь стояла
ужасающая.
Похоронная процессия уныло пробиралась к кладбищу,
расположенному на другом конце деревни, по заваленной мусором улочке. Тело,
завёрнутое в рваное коричневое одеяло, несли на доске, а жрецы Чолдана, бога
арендов, в богато расшитых рясах пели древний гимн, в котором упоминалось о
войне и мести, но ничего не говорилось об утешении и покое.
Провожая мужа в последний путь, вдова с бесстрастным лицом и
мёртвыми сухими глазами молча прижимала к груди хнычущего младенца.
На постоялом дворе отвратительно пахло прокисшим пивом и
гнильём. Пожар уничтожил часть общей залы, обуглив и закоптив низкий потолок.
Зияющую дыру в сожжённой стене завесили грязной мешковиной. Врытый в земле очаг
нещадно дымил, а хозяин, тощий коротышка со злобным лицом, грубил и ворчал.
На ужин он подал только блюда с водянистой кашей – смесью
репы с ячменём.
– Великолепно! – иронически заметил Силк,
отталкивая нетронутую порцию. – Ты меня просто удивляешь, Леллдорин.
Страсть твоя бороться с несправедливостью, кажется, не распространяется на
здешние места. Могу ли я предложить нанести следующий визит владельцу этого
поместья? Кажется, по нему уже давно петля плачет!
– Не представлял, что всё настолько плохо, – тихо
отозвался Леллдорин, озираясь, как будто впервые увидел происходящее. Ужас,
смешанный с отвращением, ясно вырисовывался на открытом лице.
Гарион, с трудом сдерживая дурноту, встал.
– Пойду лучше прогуляюсь, – пробормотал он.
– Только не слишком далеко, – предупредила тётя
Пол.
Воздух на улице был чуть почище, Гарион осторожно пробирался
к околице, пытаясь не очень измазаться.
– О, господин, – умоляюще прошептала маленькая
девочка с огромными глазами, – нет ли у вас корочки хлеба?
Гарион беспомощно взглянул на неё.
– Прости…
Он порылся в карманах, ища, что бы ей дать, но ребёнок,
заплакав, отвернулся.
В изрытом копытами поле, расстилающемся за источающими
гнусный запах улицами, оборванный мальчишка, почти ровесник Гариона, пас
несколько коров с торчащими рёбрами, наигрывая на деревянной дудочке.
Душераздирающе чистая мелодия плыла, никем не замеченная, над крышами убогих
хижин, чернеющих в косых лучах заходящего солнца. Пастушок увидел Гариона, но
продолжал играть Глаза их встретились на миг; оба будто молчаливо признали друг
друга, но не сказали ни слова На опушке леса, за полем, появился всадник в тёмном
одеянии с капюшоном, на чёрной лошади и остановился, повернувшись лицом к
деревне. Было в нём что-то зловещее, но одновременно смутно-знакомое. Гариону
почему-то показалось, что он должен знать этого всадника, но, хотя юноша
мучительно пытался вспомнить имя, оно всё ускользало и ускользало… Гарион долго
глядел на чёрного всадника, невольно обратив внимание на то, что ни он, ни
лошадь не отбрасывают тени, стоя при этом в свете угасающего солнца.
Где-то глубоко в мозгу, казалось, мучительно шевелилась ужасная
болезненная мысль, но он, будто очарованный, не двигался с места. Не стоит
ничего говорить тёте Пол или остальным об этой странной фигуре на опушке,
потому что и сказать нечего; стоит отвернуться – и он всё забудет.
