Часто там ко мне приходили зачины молитв, и вот однажды, ранним утром незадолго до Нового года, когда небо у меня над головой из темно-синего превращалось в серое и короткие отрывистые звуки доносились откуда-то сбоку — наверное, какая-нибудь птица ликовала, вытащив из-под камня узкую полоску плоти, — меня посетило вдохновение, и в блокноте, который всегда лежал у меня в набедренном кармане, я нацарапал следующее:
Галлюцинаций громадье ему привычно
из красных, желтых и зеленых линий,
роскошные знаки, что исполнение желаний предвещают,
и обещания, написанные одним лишь светом…
Тут я остановился, не зная, что последует за этим. В пустыне я писал молитвы только для себя, но поскольку я уже давно, как мне казалось, получил все, чего хотел, то редко молился о чем-то конкретном, а только вслушивался в слова, которые приходили ко мне из ниоткуда, и пытался по ним угадать суть своих скрытых желаний. Я понаблюдал, как желтоватый прозрачный паучок, почти невидимый на фоне камней и песка, ползет по боку валуна из песчаника. Потом почесал себя за ухом, подумал, чем, интересно, занимается Тереза, представил себе ее груди. Потом изменил последнюю строку и добавил еще:
И обещанье, выраженное в свете,
неоновые ангелы, иероглифы Китая в вышине,
кегля, очерченная пурпурным светом трубки из неона,
рыбы, слоны, абсурдные сверкающие твари,
а за ними, один за столиком открытого кафе,
Бог Одиночества, плюя на прочих обедающих там,
курит вручную скрученную душу — сигарою зовут ее лишь те,
кто с магией табачной не знаком, —
и грезит о Гаване, городе, в котором не был никогда,
хотя хранит его в своих воспоминаньях нежных
как место первого романа, дом любви всех его жизней.
Выходившее мне не нравилось, потому что не преследовало никаких конкретных целей, так, пустопорожняя болтовня, скорее фантазия, чем молитва; к тому же позднее у меня возникло неприятное предчувствие, что если этот текст и выражает какую-то надежду, скрытую до поры до времени, суть ее может оказаться такова, что я и не захочу в нее вникать. Но я все же продолжал прибавлять строку за строкой:
Как место первого романа и последних отношений,
которые имели смысл,
лучшее время жизни, или что-то в этом роде,
подробности теряются во мгле…
И когда той ночью шагает он домой
по улице, горящих полной обещаний,
возвращаясь к кладбищенскому замку, где только Он и жив,
где Он сидит от века, толкуя Себе Себя,
пьян слегка своею тайной, отравлен ядом ностальгии,
Он предвкушает, как кто-то будет ждать Его.
Ему хотелось бы, чтоб это женщина была,
какая-нибудь Колин иль Дезире,
которая непрерывно и нежно будет качать Его
в притихшем океане плоти, покуда Тьма не сложит
козыри свои
и не уравновесит их с потерями… но это все-таки мужчина,
а может, кто-то опасней, чем мужчина,
притворяющийся мужчиной,
таким, как Он, его примеривающий позу, что вечно тает в зеркалах,
чересчур сложна, чтобы ее
увидеть на фоне множественных отражений.
Что-то хрустнуло, и я вздрогнул. Звук шел откуда-то из-за валунов, подумалось мне. Похоже на шаги. Мое сердце забилось. Я прислушался, но, ничего не услышав, решил покричать — глядишь, кто-нибудь да ответит. Это не могла быть Тереза — она всегда первая меня окликала. Я спрятал блокнот и карандаш. Послушал еще. Прошло секунд десять-пятнадцать. Должно быть, каменная крошка посыпалась из-под лап ящерицы, пробегавшей по валуну, решил я. И тут звук повторился. Нет, точно шаги. Семь или восемь. Едва они затихли, я вытащил свой швейцарский армейский нож и открыл самое длинное лезвие. Разные догадки крутились у меня в голове. Одинокий путешественник? Маловероятно. Скорее кто-то из резервации. Я испугался куда больше, чем следовало. Грудь у меня сдавило, в горле пересохло. Я напомнил себе слова полицейского офицера, приставленного ко мне до истечения моего срока, о том, что в Першинге вот уже двадцать лет не было ни одного убийства («так что смотри, не порти нам статистику, Вар длин»). Тем не менее я не мог набраться смелости и закричать. Просто стоял и ждал, когда снова раздастся звук. Верхушки валунов покраснели от солнца, когда я наконец осознал, что веду себя глупо. Кто бы это ни был, он наверняка уже ушел, ступая по менее каменистому фунту. Не вполне убежденный в этом, я все же залез на самый невысокий валун и с его хребта оглядел окрестности. Взглянув на северо-запад, я заметил человека, который остановился в зарослях полыни шагах в ста от моего насеста. В свете восходящего солнца пустыня вокруг была кроваво-красной, и запримеченная мной фигура на ее фоне казалась черной. Хотя логика подсказывала, что это наверняка кто-нибудь возвращается домой, в резервацию, после ночи, проведенной в городе, вид этого человека испугал меня настолько, что я отшатнулся. Наступив каблуком на мелкий камешек, я взмахнул руками и чуть не упал. Это меня разозлило.
— Эй! — крикнул я. — Чего тебе надо?
Что-то блеснуло в руке незнакомца, и я подумал — пистолет; но тут над его головой тонкой струйкой поднялся дым. Я тут же понял, что сукин сын просто закурил сигарету. Закурил и любуется, как я тут прыгаю по камням, надеется, наверное, что я свалюсь и расшибу себе голову.
Я осторожно сел и соскользнул по боковой поверхности валуна на землю, беспокоясь, не забрался ли незнакомец в мою машину; но когда я уже стоял у подножия камня на земляной насыпи, возвышавшейся на пару футов над землей, я заметил, что человек вдалеке не просто казался черным в свете утра. На нем была темная одежда.
Я подумал, уж не вардлинит ли это. Даже теперь, в разгар праздников, некоторые из них то и дело приходили в магазин. Я не подпускал их к себе ближе, чем было необходимо, чтобы оставить автограф на книге, но и из этих встреч я понял, насколько глубок их религиозный пыл. Так что я бы нисколько не удивился, обнаружив, что они за мной следят.
— Кто ты такой? — прокричал я.
Человек не двигался и молчал.
Стараясь разглядеть его как можно яснее, я сложил кулаки наподобие телескопа и поднес живую подзорную трубу к глазу, но это не помогло.
— Эй, кто бы ты ни был! Держись от меня подальше, черт тебя побери!
Незнакомец переступил с ноги на ногу, но мое предупреждение было тут ни при чем: он просто устраивался поудобнее, перераспределял вес. Раздраженный, я спустился с насыпи. Похлопал себя ладонями по заду, стряхивая пыль с джинсов, смахнул каменные крошки с ладоней.
Сначала я думал просто сесть в машину и поехать домой, но, разозленный тем, что незнакомец нарушил мое уединение, и подталкиваемый вспышкой гнева, направился прямо к нему, ожидая, что он повернется и уйдет или как-нибудь еще среагирует. Но он не реагировал. Просто стоял и курил. Напуганный его спокойствием, я остановился, пройдя всего шагов двадцать, и тут только обратил внимание, насколько этот человек похож на персонажа моей последней молитвы и одеждой, и поведением, и мне тут же припомнились и нехорошее чувство, владевшее мной, пока я сочинял ее, и еще один человек в черном, встреченный несколько месяцев тому назад в Ногалесе. Но я ведь не пытался повлиять на ход вещей во Вселенной ради собственной выгоды, подумал я. Нет, я писал заклинание, призыв, и Тот, Который Был Призван, не замедлил явиться, Его шаги зазвучали в тот самый миг, когда складывались строки, отражавшие неотвратимость Его пришествия. Такое совпадение показалось мне в одно и то же время и доказательством существования Бога Одиночества, и, поскольку я склонен был верить в последнее, симптомом как минимум тяжелейшего нервного расстройства. От того, чтобы окончательно увериться в его существовании или развенчать все как простое совпадение, меня отделяли всего несколько десятков шагов, оставалось только пройти их, но я стоял на месте, напуганный неподвижностью незнакомца, открытым пространством пустыни и отсутствием свидетелей. Борясь со страхом, я постоял так еще некоторое время, а потом начал бочком отступать к машине.
