Побывав во время Террора в руках банды Адриана Амеля и едва пережив этот ужас, Анн-Мари около года скрывалась ото всех в Тринадцати Ветрах. Но когда у нее наконец отросли волосы – более красивые и пышные, чем прежде, убеленные сединой, несколько смягчившей черты ее лица, – Анн-Мари захотела вернуться в свой красивый домик в Сен-Васте, скрытый за живой изгородью из тамаринда, расцветающей каждой весной камелиями и примулами. Гийому, конечно, хотелось, чтобы она задержалась подольше. Из чистого эгоизма: он знал, что ей больше нечего бояться, что, наоборот, все добрые люди прониклись к Анн-Мари еще большим уважением и признательностью, чем прежде. Но он добился только разрешения самому сопровождать ее, что и сделал с большой помпой, доставив повитуху домой в лучшей карете, в которую запряг самых ретивых лошадок да еще посадил на место кучера Проспера Дагэ в парадном камзоле. Встретили Анн-Мари цветами и овациями, а соседи по улице Помье устроили в ее честь званый обед.
С тех пор Анн-Мари мало-помалу вернулась к своей привычной работе. Вместе с ней, конечно же, вернулись домой и ее осел Сэнфуэн и небольшая повозка, в которой ей легче было передвигаться. Все же доктор Аннеброн не забывал об Анн-Мари и, проезжая мимо, всегда заглядывал на огонек поболтать и пригубить яблочной водки, предназначенной специально для дорогих друзей.
Возвращаясь с кладбища в этот День поминовения усопших, мадемуазель Леусуа никак не ожидала увидеть возле своего дома столько народу, все говорили и жестикулировали одновременно, столпившись вокруг отца и сына Каласов и их товарищей, держащих на руках, как реликвию, неподвижные, почти бездыханные тела двух мальчуганов. Анн-Мари тут же признала Адама и радостно воскликнула:
– Вы его нашли! Пресвятая Дева Мария! Какое счастье!
– Мы их нашли, – поправил старушку Жан Калас. – Не знаю, каким образом они там очутились, но мы подобрали их обоих на одном из Плоских Камней. И поспели как раз вовремя, вода прибывала... И не говорите, что не знаете этого второго, – добавил он, приоткрывая лицо закутанного в одеяла Артура.
Старая мадемуазель быстро перекрестилась, затем дрожащей рукой убрала с лица мокрые прилипшие волосы мальчика.
– Господи Боже! – прошептала она взволнованно. – Возможно ли, что времена возвращаются назад? Я его еще не видела, но, клянусь, узнала бы и в толпе!
Прикосновение руки Анн-Мари к лицу мальчика чудесным образом подействовало на него. Артур открыл глаза, и она сразу увидела, что мальчик кое в чем все же отличается от отца. Этими глазами она восхищалась много лет назад, и принадлежали они самой красивой женщине, которую она когда-либо видела.
– Кто вы? – спросил Артур.
– Друг, не беспокойся, малыш! Сейчас займусь твоей раной. Несите мальчиков ко мне!
Детей уложили рядом на широкую кровать под ситцевым балдахином, мадемуазель Леусуа осмотрела их и сразу определила, что Адам страдает только от голода, жажды и усталости, а положение его сводного брата гораздо серьезнее. Несмотря на то, что у мальчика наступило прояснение в сознании, у него продолжала подниматься температура. Обеспокоенная Анн-Мари перенесла спящего как сурок Адама – он съел две большие пиалы хлеба, замоченного в молоке с медом, и тут же уснул – на раскладную кровать, на которую она раньше укладывала больных, если лечила их у себя дома. Мальчик даже не проснулся. Затем старушка села у изголовья кровати, взяла пылающую руку Артура в свою, спрашивая себя, сколько еще ждать доктора. За ним давно послали, хорошо бы он был дома.
Как бы ни были мучительны и тревожны эти минуты у постели тяжелобольного ребенка, Анн-Мари не сожалела, что осталась одна. Артур бредил, она прислушивалась к его словам. Мальчик помимо воли, в бреду, дал ей ключи к своей душе, она поняла причины его злобного бунта, за которым скрывались глубокая жажда любви и детская ревность. Мари-Дус, конечно же, любила своего сына, но также видела и обожала в нем Гийома. Часто, слишком часто с любовью и восхищением говорила мальчику об отце, навязывала сыну, любившему только мать, образ далекого отца, и мальчик заочно его возненавидел.
Поэтому, когда Тремэн вихрем ворвался в ее дом, всего несколькими минутами позже доктора Аннеброна, Анн-Мари предельно резко заявила, что оставит мальчика у себя, пока он полностью не выздоровеет.
Тремэн тут же воспротивился:
– Ни за что! Разве можно взваливать на себя такую тяжесть? Анн-Мари, вы необыкновенно добры, но должны заботиться в первую очередь о своем здоровье.
– Хватит ходить вокруг да около! Скажи, как есть: я слишком старая и дряхлая! Но в любом случае, старая или нет, я повторяю то, что сказала: я буду выхаживать этого ребенка сама!
– Да я ничего лучшего и не желаю, только вам потребуется помощь. Карета у ворот, отвезем мальчиков домой! А вы поедете с нами!
Доктор, перевязывавший раны Артура, решил, что самое время вмешаться в спор:
– Прости, Гийом, но я считаю, ребенка надо оставить здесь. У него высокая температура, сквозняк ему сейчас совсем ни к чему. Да и крови он потерял достаточно. А Адама забирай прямо сейчас. Он нуждается только в отдыхе и в кулинарном искусстве мадам Белек...– Погодите, еще больше ему нужны ласка и внимание, – вмешалась Анн-Мари. – Не забывайте, что он убежал первым и из-за этого, другого... Вы пробудете с ним вдвоем несколько дней, и у тебя будет достаточно времени убедить мальчика, что отцовское сердце вырастает с появлением каждого нового ребенка и старшие ничего при этом не теряют.
– А он? – воскликнул Гийом, жестом указывая на больного мальчика. – Он только что потерял мать, что он подумает, если я оставлю его?
– Значит, ты считаешь, что, поручая сына моим заботам, ты бросаешь его? Если бы я не знала, как ты переживаешь, то выставила бы тебя за дверь. Не забывай одну вещь: этот мальчуган тоже сбежал от тебя. Ему предстоит объяснить многие вещи, не думаю, что ты на это способен.
– Надо еще сделать так, чтобы он смог услышать ваши объяснения, – перебил Анн-Мари доктор. – И прежде всего вырвать из лап смерти. Итак, Тремэн, забирай Адама и езжай домой! Не беспокойся, у Анн-Мари будет помощь, я позабочусь!
Пришлось Гийому подчиниться. Устраивая Адама поудобнее в карете, он не переставал с сожалением думать об Артуре, которого был вынужден покинуть, и о том, что доктор и Анн-Мари считали его неспособным преодолеть непонимание между ним и сыном. Да, в чем-то его друзья были правы: обезумевший из-за бегства Адама, он забыл о сироте, которого Мари-Дус поручила его заботам, и не понял, что поступок Адама явился для Артура жесточайшим оскорблением. Этой невнимательности и непонимания Гийом никак не мог себе простить.
Вернувшись в Тринадцать Ветров, Тремэн был вынужден рассказать Элизабет обо всем, что случилось. Дочь даже не выслушала его до конца.
– Скажите Дагэ, чтобы не распрягал. Мне нужно всего несколько минут на сборы. Затем он отвезет меня к мадемуазель Анн-Мари. Вы правы, отец, ей потребуется помощь!
