— Это не только от меня зависит. Этот вопрос я уже ставил на специальной комиссии, но мне порекомендовали повременить.
— Можно посмотреть, что обо мне написано? Испанским я владею прилично.
Когда я протянула руку к истории болезни, Мартин отодвинул папку подальше от меня.
— Охотно верю, ведь в перуанской больнице ты провела несколько месяцев.
— Кроме испанского я знаю итальянский, английский, польский и латынь.
— Надеюсь, ты не наделаешь глупостей и воспримешь написанное адекватно. У тебя две минуты на ознакомление. — Мартин придвинул ко мне выписку из истории болезни на испанском.
Из нее следовало, что я была госпитализирована с острым приступом агрессивной паранойи и пребывала в невменяемом состоянии несколько дней. Лечение проводилось на протяжении двух месяцев. Через полтора месяца после выписки — рецидив болезни и двухмесячное лечение, которое не помогло побороть возникшую амнезию. Даже прилагались копия договора между лечебницей и компанией с незнакомым названием на оказание мне медицинских услуг и копии счетов, свидетельствующие о том, что мое лечение обошлось в кругленькую сумму. Формально комар носа не подточит. Чтобы все это опровергнуть, требуется слетать за океан, в ту больницу, чего, конечно же, никто делать не будет. Все как в том анекдоте: если трое говорят, что четвертый пьян, то ему остается только пойти лечь спать.
— Судя по твоему виду, для тебя это новость. Но я не удивлен: больные с подобным диагнозом часто подвержены амнезии, которая касается отдельных событий жизни, как в твоем случае. Как правило, люди, имеющие психическое заболевание, считают, что они абсолютно здоровы. Уже одно то, что ты не помнишь о тех событиях, подтверждает диагноз.
Как бы подытоживая сказанное, Мартин весело рассмеялся и оптимистически изрек:
— Я уверен в твоем скором выздоровлении. Ты довольна?
Молча киваю и, покинув кабинет, в коридоре, по выработавшейся привычке, подхожу к зарешеченному окну. За ним властвует дурманящий свинцовый июльский зной, высушивший зеленый газон до соломенного цвета. Застывшие в безветрии листья яблонь приобрели серый мышиный цвет и свернулись в трубочку, став похожими на уродливое произведение человека, а не на чудесное творение Природы. Перегретый воздух осязаемо давит, сушит, но все же манит оказаться за пределами стен больницы. Время лености тела и души расслабления, самая ненавистная для меня в прошлом пора. Но сейчас она дразнит меня свободой, будит жгучее желание вырваться за стены больницы.
Психиатрическая больница располагается в двухэтажном здании бывшего дворца польских магнатов. Нынешнее убогое состояние старинного строения никак не вяжется с громким названием «дворец». Тут скрипуче-музыкальные полы, неприглядный фасад с обвалившейся штукатуркой, продуваемые ветрами огромные готические аркообразные оконные проемы, забранные решетками, казарменный кафельный ватер-клозет без унитазов, со свисающими цепочками для слива. Женское отделение расположено на первом этаже, мужское — на втором.
Перестройка помещений дворца под больничные проводилась давно, и кроились они под палаты кое-как, словно на глаз и в состоянии опьянения. Поэтому они имеют в основе необычные конфигурации разносторонних параллелограммов, а не привычные прямоугольники или квадраты. Стены, выкрашенные до середины казенной синей краской, порядком облупились, выше них идет несвежая серая побелка. Уверена, что на месте трех больших палат раньше был один парадный бальный зал. Сохранившийся деревянный потолок — настоящее произведение искусства: коричневого цвета, поделенный на аккуратные выпукло-пирамидальные с квадратным основанием ячейки. В моей палате раньше висела хрустальная люстра, а ныне с потолка свисает трехрожковая уродина без плафонов. В центре круга небесного цвета имеется лепнина, изображающая герб прежних владельцев дворца. Голова льва, изрыгающего пламя, уютно устроилась на рыцарском шлеме, украшенном короной; на геральдическом щите снова изображение головы льва, изрыгающего пламя, и все это в обрамлении необычных растений. Видимо, владельцы дворца принадлежали к древнему и знатному роду. Жаль, что я полная профанка в геральдике, любопытно же: зачем на одном гербе две головы льва?
Фантазирую, представив былое великолепие этого зала. Мысленно убираю перегородки, снимаю убогие доски пола, возвращаю лакированный паркет. Видятся дамы в длинных, пышных, колоколообразных платьях с оголенными плечами, со сверкающими на лебединых шеях драгоценностями, страусовыми перьями на головных уборах и степенные господа в черных фраках, белоснежных манишках, на фоне которых резко выделяются «бабочки» с брильянтовыми заколками. Дамы и господа неторопливо потягивают из хрустальных фужеров французское шампанское «Вдова Клико».
— Время приема лекарств! Бегом в процедурную! — гудит, возвращая меня в серую повседневность, густой бас санитара Степана, огромного и нескладного, с большим обвисшим животом любителя пива.
Больные шарахаются от санитара в разные стороны, освобождая ему дорогу, поскольку знают, что он может отвешивать затрещины замешкавшимся. Возле процедурной выстраивается очередь.
С неохотой отрываюсь от лицезрения, на неискушенный взгляд, неизменного вида за окном. На самом деле каждый день вносит в него что-то новое, и я с радостью распознаю эти движения времени и жизни. Разнообразно шевеление веток от дуновения ветра, но даже их неподвижность при полном штиле неповторима, стоит только всмотреться. Прав был грек, предупреждавший о невозможности дважды войти в одни и те же воды. Для меня познаваемость мира — это динамика диалектики Гегеля, а не застывшая метафизика Канта. Иначе застой, пустота и смерть.
Возвращаюсь из коридора в палату. Спертый воздух плохо проветриваемого помещения, коктейль острых запахов лекарств, дезинфицирующих средств и человеческого общежития. Палата рассчитана на десять мест, четыре пока свободны. Мои кровать и тумбочка находятся у самого окна. Слежу за тем, чтобы форточка была постоянно открыта, но на нее то и дело покушаются. Вот и сейчас она закрыта. Молча взбираюсь на кровать, с нее — на подоконник, распахиваю форточку, хотя это практически бесполезно — снаружи тишь безветрия и тяжесть зноя.
— Ты эгоистка, только о себе думаешь! У меня пневмония, ты хочешь меня сквозняком в гроб загнать! — выкрикивает Магда, и ее костлявое тело трясется, словно в тропической лихорадке.
Она натужно кашляет, но я, зная, что это притворство, не обращаю на нее внимания. Давит на жалость, но в этих стенах ее не найдет, здесь правят бал ненависть и бездушие. Другого не может быть в этом общежитии душевной боли и вынужденного терпения чужого присутствия.
Магда — лунатик, ночами бродит по палате в поисках выхода. Удивительным образом не натыкаясь на тесно стоящие кровати, она не в силах найти дверь, многократно проходит мимо нее, словно мешает непонятная сила. Отличие палат в психушках от палат в обычных больницах в том, что в первых двери постоянно открыты, чтобы больные всегда находились в поле зрения медперсонала. Поэтому палату мы называем между собой «аквариум». Желание больных «уединиться», закрыв дверь, чревато вынужденным затворничеством: ручки на дверях только с наружной стороны.
