Квартирка у Евгения Викторовича была небольшая, две маленькие комнатки, и явно не своя, а съемная. Было в ней нечто неуловимо казенное, точнее, не казенное — что может быть казенного в съемной квартире, тут инвентарных номерков быть не могло — а просто чужое. Безразличная какая-то была квартирка. Евгений Викторович долго шарил в темноте по стенам в поисках выключателя — простая, в сущности, вещь, но если не знать где что, и такой пустяк становился проблемой, — зажег свет и уселся в убогое креслице. Что ж, надо осваиваться. Человек это ведь не только трусы, брюки, член и паспорт, который лежал у него в кармане пиджака — он уже дважды вытаскивал и изучал его. Человек — это еще и жилье, и привычки, и знакомые. Хорошо еще, что семьи у него не было, а то бы сейчас пристали: где был, да почему сыну шоколадку не купил, обещал ведь. Хотя девица какая-нибудь у аналитика должна быть, скорее всего, должна, не монах же он.
Евгений Викторович прошелся по комнате, открыл шкаф, посмотрел на два костюма, пальто, куртку и дутик, аккуратно висевшие на плечиках. М-да, гардероб, прямо скажем, небогатый. Придется хоть немножко приодеться. На полочке ровной стопочкой лежали тщательно выглаженные рубашки. Девица определенно должна быть. Впрочем, не девица, а настоящее сокровище, потому что рубашки были не только отлично выутюжены, в воротники еще были вставлены картонные распорки. Идиот, он усмехнулся собственной несообразительности, какая это девица сегодня сумеет так выгладить и сложить рубашки, это же прачечная.
Он заглянул в крошечную ванную. Ни женского халата, ни второй зубной щетки. И слава богу. А то пойди догадайся, как аналитик с этой гипотетической девицей или дамой разговаривал, какой там у них был ритуал. Просто чмокнуть в щечку или потереться носом о нос. А может, просто буркнуть: ставь чайник, у меня тут работы полно, видишь, сколько журналов просмотреть надо. Журналы и вправду были на столе и на подоконнике.
Да, он же хотел проверить мобильный своего… предшественника. Гм, предшественника и по квартире, и по телу. Он вынул из кармана пиджака аппарат. Самсунг. Смартфонами такие, кажется, называются, в них нужную функцию выбираешь из меню прикосновением к экрану. Сам он во всяких таких цацках, гаджетах на ИТ — жаргоне, разбирался неважно, хоть и руководил компанией, которая как раз этим и занималась. Хотя хвастаться своим невежеством глупо. Это в прежние времена знаний особых для руководства не требовалось. Считалось, что раз ты уже в номенклатуре, то можешь руководить чем угодно, хоть банно-прачечным трестом, хоть производством шарикоподшипников или фильмов. Вот и доруководились до развала Союза под славным руководством партии, которая была… как тогда говорилось… Ага, была она нашим рулевым, честью, умом и совестью нашей эпохи.
Как же вызвать список знакомых абонентов на этом Самсунге? Ага, все-таки сообразил, похвалил новый Евгений Викторович сам себя. Старый-то владелец, поди, всё это с закрытыми глазами наверняка умел делать. Какой-то Астауров, Брыкин, Вениаминов, какой-то Г. Просто Г. Он уже хотел было двинуть курсор дальше, но что-то зацепило его внимание. Не Г, конечно. Мало ли на свете имен, начинающихся с буквы Г, от какого-нибудь Ганнушкина до Гурвича. Господи, да это ж был номер мобильного его Гали, как он сразу не сообразил. Гм, странно, однако, почему это у сотрудника его компании должен быть мобильный его жены, да еще наивно скрытый за буквой Г?
И тут словно маленький фейерверк вспыхнул яркой гроздью в его мозгу. И всё сразу осветилось и прояснилось. И как Галя как-то раз вздрогнула, когда он что-то сказал при ней об аналитике, и явный испуг, который читался на лице Евгения Викторовича, когда он пригласил его в свой кабинет. Ну конечно же, конечно. Да и что тут, собственно говоря, такого уж необычного? Молодая здоровая баба, с которой он давно уже не спал… Укол досады он, конечно, испытал, что ему, аплодировать мысленно, что жена всё это время трахалась с другим? Да еще с тем, кому он зарплату платил. Хорошо хоть не знал о его дополнительных обязанностях в «РуссИТ», а то пришлось бы доплачивать ему за, так сказать, помощь президенту в интимных вопросах. Ну, да хватит самоедствовать.
Но самым странным было другое. Спал, не спал, почему не спал — инстинкту собственника на такие детали наплевать, у него своя логика. Самым в высшей степени неожиданным было то, что при мысли о Галине как-то сами собой перед его мысленным взором откуда-то появились ее загорелые грудки, упругая под его рукой теплая спина, смеющиеся глаза. И еще более невероятным было какое-то движение соков в его теле, и давным-давно забытая эрекция. Го-о-споди, это что ж выходит, что я возбуждаюсь при мысли о том, что моя жена изменяла мне с русой бородкой? То есть с самим мной? Голова его пошла кругом, и он прикрыл глаза. Только бы не рехнуться от изумления. Это было бы уж совсем обидно. А что, это, наверное, память тела покойника. У тела, выходит, своя память, не обязательно связанная с корой больших полушарий, разряженных, стертых сумасшедшим гением из Удельной… С головой эта память, выходит, не связана, а с членом у нее особая спецсвязь… Гм…
И когда через несколько минут все эти ощущения уже немножко улеглись и не казались уж такими фантастическими, он поймал себя на том, что не прочь… да что там не прочь, что мечтает обнять Галю, пробежаться пальцами сверху вниз по ее позвоночнику, который она будет выгибать при его прикосновениях, как кошка, спуститься вниз, к попке, которую он прижмет к себе, вдавливая в себя. Как возьмет ее на руки и как она ласково куснет его за шею. И как будет напряженно сжимать глаза, сидя на нем, а потом вдруг откинется, откроет их и посмотрит на него неожиданно посерьезневшим изучающим взглядом. Этого-то Петр Григорьевич Илларионов уж точно помнить не мог. Хотя бы потому, что не было этого никогда, а того, что не было, помнить невозможно. Всё это могло помнить только тело главного аналитика. А раз какая-то память тела оставалась, наверное, она одной Галей не ограничивалась. Наверное, и желудок скоро заявит о своих вкусах, и вкусы Петра Григорьевича начнут спорить с вкусами Евгения Викторовича. Один будет заказывать в ресторане свою любимую рыбу, другой — мясо…
Да-а, что угодно мог подумать Женя, точнее, Петр второй — и как будет он разговаривать с сотрудниками компании, когда те будут ревниво оценивать его, тянет ли он на новую должность, на которую Петр Григорьевич так неожиданно выбрал человека, которого еще вчера все в компании звали Женечка, и как ведет себя, не задрал ли сразу нос… Но чтобы возбуждаться при мысли о жене, этой «Г» в списке абонентов главного аналитика, которая явно изменяла ему с ним и потому, теперь уже ясно, так спокойно переносила половую неадекватность мужа — если уж быть честным с собой — это, согласитесь, уже и вообразить себе было трудно. Но у секса своя логика и свой кодекс, и давно забытые ощущения щекотали его… как это когда-то называли в старинных стихах? Ага, чресла… Да…
Вопрос теперь был в другом: рассказать об этом своему второму умирающему «я» он не сможет никогда, и уж тем более не сможет признаться, что мечтает о Гале. А это значило, что они уже начали расходиться в стороны и вовсе не представляли того единого целого, единого «я», которое чудилось им с самого начала. И вообще, может ли память о боли сравниться с самой болью? У него-то не только ничего не болит, тело — словно полный силы молодой жеребец, который бьет от нетерпения копытами и торжествующе-победно ржет. Может ли такой быть точной копией умирающего оригинала? Немудрено, что несмотря на общую память ему становится всё трудней и трудней чувствовать себя тем Петром Григорьевичем, которым был совсем недавно. Он вдруг вспомнил схему из какой-то книги, которую когда-то читал: как древний праматерик — кажется, ученые называют его Пангея — расплывается на несколько нынешних материков. Вот тебе и Пангея. Сидеть в кресле убитого ими человека и прикидывать, как он может обмануть свое второе «я» со своей же женой — от этого одного крыша поехать может. И поедет, скорее всего, и будет в этом некая высшая справедливость. Ведь давно сказано, что если боги хотят наказать человека — а боги-то знают, что наказывать их обоих есть за что — они лишают человека разума.
