— Во-во. Только одно, написал Семен Алексаныч, ставлю вам условие.
— Какое? — настороженно спросил Петр второй.
— Купить на вырученные деньги Сережке нашему хороший компьютер и учить его как следует. Он-то видел, что сынок у нас растет головастенький.
— А окно почему разбито? — спросил Петр первый.
— Так то ж Россия. Народу-то интересно, что там есть и чего утащить можно. Да только зря старались, ничего там такого ценного нет. Вот только, видите, вытащили целую коробку этих… дискет и со зла по двору разбросали… Сережка попробовал несколько этих дискет в свой проигрыватель вставить, говорит, одни цифирьки мелькают, и больше ничего.
Участок и впрямь был усеян разбитыми дискетами, будто правоохранительный бульдозер старательно давил здесь контрафактную продукцию, демонстрируя неукротимую решимость властей бороться с интеллектуальным пиратством. А что, валяющиеся в грязи разбитые дискетки с записями чьей-то памяти — чем не символ хрупкости человеческого бытия, печально подумал Петр первый.
— Еще вам чего скажу… Собака его лежит и лежит, как будто пустой дом сторожит. Сережка мне говорит: «Мам, давай собачку себе возьмем, куда она денется теперь. И нашему Степке — это мы так свою собачонку прозвали — компания будет». Жалостливый он, Сережка наш. Ну, я говорю этому Корлюсу: пойдем к нам жить, пойдешь? А он, представляете, посмотрел на меня так… ну, чисто человек… и — верите — покачал головой и отбежал. Никогда не видела, чтоб собачка такими глазами смотрела. Чисто человек…
— Петь, — пробормотал Петр второй, — может, подъедем на кладбище, а? Всё ж таки мы ему…
— Обязательно, — кивнул Петр первый. — Едем.
— Хотите, Володя вам дорогу покажет? Хоть отсюда и не очень далеко до Малаховки, но поворотов много. Адрес кладбища — Касимовское шоссе, три. Кажется, три.
— Три, — подтвердил Владимир Иванович. — Я вам покажу. Поеду вперед на своем «жигуленке» — вы за мной.
— Не беспокойтесь, у нас в машине навигатор есть…
— Это как?
— Карта высвечивается, и по нужному адресу стрелка ведет, все повороты заранее указывает.
— Гм, это ж надо! Ну езжайте тогда… Фамилия, значит, у него Запрудер. Они вам могилку покажут.
Администратор кладбища вышел к ним в ермолке, надетой наискосок, как берет у десантника, и видно было, что он только что в спешке нацепил ее.
— Добрый день, — поздоровались оба посетителя хором, а Петр второй добавил: — Хотелось бы посмотреть на могилку Семена Александровича Запрудера. Мы его друзья, но только сейчас узнали, что он умер… Как мы понимаем, его похоронили у вас совсем недавно.
— Да, — кивнул администратор и поправил ермолку. — Я его еще и потому запомнил, что он за несколько дней до этого привез деньги на камень для могилы матери, как он сказал, семьдесят пять тысяч рублей. С виду не скажешь, что у него даже десять рублей в кармане были. М-да, но на кладбище чего хочешь увидишь. Вынул преспокойненько из кармана пачку денег и говорит: здесь семьдесят пять тысяч. А потом вдруг добавил… как бы походя: «Я у вас тоже на днях буду…» Я говорю: приходите, приходите, мы всегда рады посетителям. Тут хоть и кладбище, но живые люди его только украшают.
— Это уж точно, — кивнул Петр первый.
— Почему я запомнил его — он мне отвечает, мол, прийти-то в прямом смысле этого слова, боюсь, не смогу, поскольку буду уже там… — и показал пальцем куда-то вверх, — так что, точнее сказать, меня привезут… Позвольте, говорю. Вы так точно знаете, что… Я, говорит, много чего знаю, много больше, чем полезно для здоровья. — Верите, у меня даже мороз… как бы… по коже. Так он это серьезно сказал и объяснил, что хотел бы лежать рядом с матерью. Что ж, на кладбище всякое услышишь. Рядом так рядом, тем более что за похороны он заплатил сам. Представляете?
Похороны вообще дело невеселое, как вы сами понимаете, но эти были совсем грустные. И провожали покойного всего два человека, соседи его, как они мне объяснили. Всё озирались, наверное, непривычно им всё здесь показалось. Они ведь православные, я сразу понял, когда они перекрестились. А крестов у нас, как вы понимаете, нет. У нас, евреев, с крестами отношения особые… Вы простите, что я так много болтаю, на кладбище ведь рад каждому живому человеку… Глупость, конечно, говорю, но вы сами понимаете… Только, как я уже сказал, всего двое его соседей и провожали его в последний путь. Ну, и собака его. Соседи эти ее сразу признали. Как она сюда из Удельной прибежала — не знаю. Конечно, мы собак на кладбище не пускаем, тут не место для лая и беготни, но собачка эта… как бы сказать… трогательно так смотрела на покойного… Так что провожали этого еврея в последний путь двое православных и собака. Простите меня за болтовню…
Так показать вам могилку? Может, вы хотите цветочек положить, цветочный киоск у входа.
С букетом гвоздик в руках Петр Григорьевич и Евгений Викторович шли за администратором. Погода стояла вполне кладбищенская: дождя еще не было, но в воздухе чувствовалась влага, и печальные сентябрьские облака плыли совсем низко.
— Теперь ты понимаешь, — задумчиво сказал своему спутнику Петр Григорьевич, — что старик имел в виду, говоря о лебединой песне?
— Понимаю… — тихонько сказал Евгений Викторович. — Вот уж никогда не думал, что буду когда-нибудь чьей-то лебединой песнью. Невеселая, прямо скажем, песня… Знаешь, мне почему-то кажется, что старик не просто чувствовал приближение смерти. Он ее звал, хотел. И нетрудно понять почему…
— Вот могилка, — сказал администратор. — Видите, мы уже и камень приготовили новый. Надпись еще, правда, не сделали. Вы не смотрите, что у нас столько могил как бы заброшенных. И евреев, видно, меньше стало — уехали многие. А кто остался, дети часто хоронят их и в крематориях, и на других кладбищах…
— А какая будет надпись? — спросил Петр Григорьевич. На мгновенье почему-то вдруг страстно захотелось ему отмотать жизнь хоть немножко назад. Может, было бы лучше просто умереть, как умирают все люди…
— Надпись очень скромная. Я сразу понял, когда увидел его, что человек он скромный, и никаких там стихов и цитат из Торы не будет. На камне матери будет просто выбито: Цецилии Анатольевне Запрудер от сына. И даты жизни. А на его камне и того проще: просто имя, фамилия и даты рождения и смерти. Знаете, я, между прочим, заметил, что те, кто хотел бы лежать рядом со своими родителями, люди, как правило, добрые…
— Замечательный был человек, — пробормотал Петр Григорьевич.
— Знаете, — согласился администратор, — я тоже так считаю. И ведь сразу не скажешь. Если честно, я сначала на него подумал, что он бомж.
— А был он, — задумчиво сказал Евгений Викторович, — настоящий гений, хоть и непризнанный.
— Вы так думаете? Еврейский гений? — оживился администратор.
— Насчет еврейского не совсем уверен, был он, скорее, гений общечеловеческий.
— И никто этого не знает?
