Потому что даже покаяться мне не дано. Ни в суде, ни в церкви. И не только потому, что нет во мне веры. Никто не поверит, что я говорю правду. Вы говорите, что убили Евгения Викторовича, простите, вы же и есть Евгений Викторович, а Петр Григорьевич Илларионов спокойно почивает в своей законной, так сказать, могиле. Так что, дорогой, вам лечиться надо в психушке, а не каяться. Понимаешь, Костя, о чем я говорю?
— Теоретически, да…
— Что значит теоретически?
— Я могу представить ваше состояние, но ведь представить — не то же, что почувствовать…
— Это верно, — вздохнул Евгений Викторович. — И не дай бог кому-нибудь чувствовать то, что чувствую я. В какие-то напряженные моменты, вроде операции с нашим другом Фэном, душевная боль как будто отступает. Но, видно, только для того, чтобы перевести дух и снова приняться за меня.
Я знаю, что ты не можешь помочь мне, как бы ты того ни хотел. Но человеку всегда кажется, что когда он поделится своей болью с кем-нибудь еще, ему станет чуть легче. Эгоизм, конечно, но… Ладно, друг мой Костя, давай поговорим о более конкретных вещах. Вот листок бумаги с цифрами. Запомни их так же крепко, как ты помнишь свое имя. А бумажку сожги.
— А что это?
— Ты помнишь нашу поездку в Цюрих?
— Конечно.
— Как называется банк, куда я ездил?
— Не знаю…
— «Драйконигбанк». Банк трех королей на улице с тем же названием. Запомни. В нужный тебе момент ты можешь прийти в банк, назвать вот эти цифры и стать обладателем довольно крупной суммы. Причем вопросов никто никаких задавать тебе не будет, даже имени не спросят — это основа швейцарского банковского бизнеса. Денег там на счету миллионов тридцать — тридцать пять долларов. Курсы валют и доходность вкладов ведь колеблются. В ячейке сейфа в подвале, куда тебя проведут, тебя будет ждать неплохая нумизматическая коллекция, которую дирекция банка оценит у экспертов. Думаю, что она стоит несколько миллионов. Ты всё понял?
— Позвольте, но при чем тут я? Ведь это ваши деньги.
— Я не хочу набиваться на жалость и сострадание, дорогой Костя, но у меня ощущение, что долго я гражданскую войну со своей совестью вести не смогу. Чтоб вести гражданскую войну нужно, как минимум, либо быть абсолютно уверенным в своей правоте, либо люто ненавидеть противника. Ничего этого в душе у меня нет. Поэтому, боюсь, вести такую войну долго не смогу. А еще точнее, и не хочу. Потому что преступник не должен наслаждаться плодами своих злодеяний. Так что, когда меня не будет…
— Господь с вами, Евгений Викторович, что вы говорите!
— Боюсь, господь явно не со мной. Я его помощи не заслужил.
— Но…
— Никаких «но», мы ж договаривались быть честными друг с другом. Как ты распорядишься деньгами — это ты будешь решать сам. Впрочем, надеюсь, что эти вопросы мы еще несколько раз обсудим.
— Евгений Викторович, я категорически…
— А я еще более категорически заявляю, что этот вопрос решен и закрыт. Больше мне эти деньги оставлять некому. И больше никто о них не знает. Всё. Давай о другом. Пока я еще могу как-то скрывать от других свое состояние, я останусь президентом нашей компании. Но как я уже постарался объяснить тебе, я вовсе не уверен, что продержусь долго. Так что давай обсудим чисто деловой вопрос: кто, с твоей точки зрения, может занять место президента? Тем более что компания на пороге настоящего рывка и вполне может превратиться в крупного игрока в коммуникационных технологиях, если не в мире, то уж в России точно.
Не скрою, прежде всего я подумал о тебе…
— Вы что, смеетесь?
— Нисколько.
— Но у меня же нет никакого специального образования. Я же всего-навсего бывший мент.
— А я бывший челнок, который в начале девяностых пёр на себе из Турции клетчатые тюки с ширпотребовским барахлом. Нагружен был, как осел, даже высморкаться рук не хватало. А до этого был рядовым инженером, который с тех пор давно уже забыл, что такое логарифмическая линейка. Тем более что пользоваться компьютером всё равно удобнее. Это Вундеркинд со своей командой настоящие создатели того, чем мы хотим торговать. Мы в лучшем случае просто менеджеры. Кое-чего поднахватавшиеся, но всё равно менеджеры. Так что дело не только и не столько в специальном образовании, а в чутье на нужных людей и в умении доверять им. Ладно, оставим пока тебя в покое. Пока. Кого еще ты видишь в кресле президента?
— Яша, боюсь, и не потянет и не согласится.
— Почему?
— У меня такое ощущение. И дело не только в возрасте и не в том, что для всех них, и Свистуна, и Исидора Исидоровича, и тем более новых их сотрудников, работа — это как бы игра. Для творческого человека, как я представляю себе, будничная работа всегда будет в тягость. А руководить компанией — это тысячи будничных дел: и как идет строительство нового лабораторного и производственных корпусов, и не воруют ли строители, и кадровые вопросы, и финансы…
— Это ты верно говоришь, Костя. А кого ты видишь еще?
— Никого, Евгений Викторович. Хоть зови обратно Юрия Степановича. Был бы он чуть умнее и порядочнее…
— Если бы… Если бы у бабушки было то, что есть у дедушки, она была бы не бабушкой, а дедушкой. Ладно, будем думать. Только я прошу тебя выкинуть раз и навсегда из головы всю эту шелупонь вроде «да где уж нам бы выйти замуж, да я всего-навсего бывший мент» и тэ дэ.
Теперь достань из холодильника вторую макрельку и налей еще пива, а то у меня руки трясутся. И знаешь почему? Потому что то, о чем я хотел еще поговорить с тобой, материя столь же невероятная, сколь и деликатная. И чтобы сразу же не вляпаться в неловкую ситуацию, ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос. Ты все еще не женат?
— Нет.
— А кто-нибудь у тебя есть?
— Ну, вообще-то, да, но…
— Что «но»?
— Эта женщина, о которой я говорю, оказалась совсем не такой, за кого себя выдавала. Оказалась просто маленькой довольно злобной хищницей. Мама моя, надо отдать ей должное, увидела это с самого начала. А вы что, нашли мне невесту? — улыбнулся Костя.
— Кто знает, кто знает. Всё может быть. Теперь слушай внимательно. Потому что это куда более странная и запутанная ситуация. Это тебе не президента для «РуссИТ» подыскать. У Петра Григорьевича, может быть, ты видел, догадывался, домашняя жизнь с Галей не складывалась. Ему тоже всё казалось, что она хищница, что ведет себя безупречно специально для того, чтобы не к чему было придраться. Но в последние недели жизни он вдруг увидел, что она его действительно любит, действительно жалеет. А ведь по большому счету, друг мой Костя, это в миллион раз более мощный клей для брака или, скажем, фундамент для любви, чем игра юношеских гормонов. Он словно посмотрел вдруг на нее совсем другими глазами и увидел то, что до этого не хотел видеть. Увидел красивую чувственную женщину, которая набила себе немало шишек в жизни и надеялась на семейное счастье с человеком, которого она и уважала, и любила, как могла. Но было уже поздно. Она лишь скрасила его последние дни.
