— Это перевод вам. Мы всё проверили. Всё ж такие суммы не каждую минуту переводят. Всё честь по чести, всё правильно, Виктор Тихонович. Перевод из Москвы, а от кого и за что — про это нам не известно.
— Так куда же жаловаться?
— Да господь с вами, зачем же жаловаться? И на что жаловаться? Что много? Или мало?
— Да нет, Мариночка. Я даже в толк никак не возьму. Так это что значит, что перевод и правда мне?
— Вам-вам. Не мне же… Так что поздравляю вас, Виктор Тихонович.
— Спасибо, Мариночка…
Ну и ну, думал Виктор Тихонович, возвращаясь домой. Кто ж это мог ему из Москвы миллион рублей прислать. Чудны дела твои, господи. Ну, говорили по телевизору, что ветеранам к празднику что-то там подарят. Но не миллион же. И не ему, потому что ветераном он не был. Он и родился, когда война только-только кончилась. Что ж это выходит, от Женьки, что ли? Так опять не получается, ему, он говорил, приходится и за квартиру платить, и вообще в Москве, говорят, цены на все безумные.
На улице почему-то стало заметно теплее… Не только уши больше не щиплет, просто хоть раздевайся. Вот Даша-то удивится. Не поверит, решит, что я совсем уже тронулся. А я ей книжечку под нос, смотрите сами, решайте сами, Дарья Олеговна.
Не заметил, как оказался дома. Давно уже не скакал с такой скоростью.
— Да-аш, — крикнул он с порога жене.
— Что, Витюша?
— Я даже не знаю, что и подумать…
— А ты не думай, с каких это пор ты думать стал? Говори, что там стряслось.
— Не стряслось, а натряслось. Натряслось мне на сберкнижку миллион рублей. Можешь ты себе такое представить? Я всю голову изломал — откуда?
— Откуда деньжишки? Из леса, вестимо, отец, слышишь, рубит, а я отвожу.
— Ты всё шутишь…
— А мне что, плакать? Я уж и список составила, что нужно купить. Начнем, конечно, с коляски для Егорки.
— Даш, не издевайся. Ты что, знаешь, откуда деньги?
— От кого — знаю. От Женьки нашего, а вот что пришлет такие бабки, как теперь говорят, этого, конечно, и вообразить себе не могла. Думала, ну, может, тысяч десять или пятнадцать…
— А откуда ты… ты что, с ним разговаривала?
— Разговаривала, отец. Ты уж не дуйся. Просто время у него было такое, объяснил он мне, что не до звонков было. Так что этот подарок, считай, как бы извинение перед нами.
— А он, что, инкассатора ограбил? — спросил Виктор Тихонович, стараясь не рассмеяться. Давно уже не было у него на душе так хорошо.
— Подымай выше, отец. Твой сын теперь президент компании. Я-то, старая дура, когда с ним разговаривала, всё допытывалась, может тебе, говорю, деньги нужны, а то в Москве… Садись обедать, а потом пойдем…
— Куда?
— Шопинг делать, понял, старый?
Им повезло, и Костя сразу нашел место для машины во дворе ресторана. Он выскочил из «лексуса» и галантно открыл дверцу для Гали. На ней было длинное черное кашемировое пальто. Такая она была красивая, что у него даже сердце екнуло. Хорошо хоть, что не остановилось.
— Спасибо, Костя, — сказала она и улыбнулась. Костю словно током ударило. Может потому, подумал он, что никогда не видел Галиной улыбки. И сама была она хороша, а улыбка так просто необыкновенная. И веселая, и сдержанная одновременно, потому что, наверное, она еще в трауре и стесняется улыбаться.
Они поднялись на второй этаж, и официант усадил их за столик на двоих.
— Правда, Петр Григорьевич любил это место?
— Очень.
— А я вот даже и не знала об этом ресторане. И почему он меня никогда не приглашал сюда? Да и вообще, он меня ресторанами не баловал… И вообще, Костя, он меня… как бы это выразить… он мне никогда ничего не рассказывал. Я никогда не приставала к нему с всякими расспросами… я вообще, если честно, очень боялась Петра Григорьевича. Всё мне казалось, что что-то я не так делаю. Что необразованная я, просто дурочка какая-то провинциальная…
— Галя, если б вы знали, как он вкалывал… Это ж тысячи проблем всё время на твою голову сыплются. То одно, то другое. Решишь одни, а тут и новые валятся. Бизнес и за границей вещь, надо думать, нелегкая, а уж у нас и говорить не приходится. Ходьба по минному полю. Шаг в сторону — бац, и нет тебя. Он вам рассказывал, что на него покушались, что машину, в которой он должен был ехать, взорвали вместе с водителем?
— Господи, — испугалась Галя, — ужас-то какой. Ничего этого я и не знала. А водитель?
— По кусочкам собирали, рассказывал мне Петр Григорьевич. А вы знали, что он вдове ежемесячно посылал деньги?
— Нет. Я ж говорю, что жила с ним вроде бы под одной крышей, а на самом деле в разных мирах. Он в своем большом, а я в маленьком: кухня, ну, днем в фитнес-центр сбегаю. Знаете, — улыбнулась она, — так мне хотелось, чтобы Петр Григорьевич никогда не видел меня эдакой распустехой. Костя, я чувствую, вы Петра Григорьевича очень любили. Скажите мне, он со всеми был такой замкнутый?
— Да нет, Галя. Он мне много о себе рассказывал, о том, как начинал бизнесом заниматься, как сначала ездил челноком в Турцию и пёр оттуда на себе всякий ширпотреб.
— А обо мне говорил что-нибудь?
— Нет. Никогда. Не знаю уж почему. Он ведь был не только умным человеком, но и гордым. Да… И деликатным. Он для меня… Знаете, я ведь к нему не просто хорошо относился. Он ко мне как к сыну… И от тюряги спас…
— Господи, Костя, вы такой человек — и вдруг тюрьма. А за что?
— Это долгая история, как-нибудь потом расскажу. Только не думайте, я совершенно ни в чем виноват не был, только после Чечни и милицейской школы начал работать. Наивный был, вот и мешал всяким проходимцам. И он не только меня от зоны спас, к себе на работу взял, заставил английский учить. Да что говорить, просто повернул мою жизнь.
— Я, Костя, мужа тоже очень любила. Только сейчас понимаю, как любила. Но очень всё время робела. Рядом с ним всё казалась себе эдакой чуркой неотесанной. И чем больше старалась ему понравиться, тем, наверное, большей дурой казалась…
— Зачем вы так…
— Я ж только школу кончила в Рыбинске, а потом сбежала оттуда. Как-нибудь расскажу почему. Ну а в Москве одной провинциальной девчонке приходилось порой ох как не сладко. Всякое бывало. И голодная целыми днями ходила, и колготки не на что было купить, дырки на них штопала. Иногда такое одиночество охватывало, такой страх… И глупостей тоже понаделала. От страха и неуверенности. Чудом не спилась и на панели не оказалась.
Спроси меня сейчас, как годы пролетели, — я и ответить не смогу. Как в тумане. А уж когда Петр Григорьевич за мной ухаживал и предложение сделал, я, Костя, так старалась не разочаровать его, так старалась… Он мне казался таким мудрым, таким далеким — я порой от почтения просто немела, когда с ним разговаривала.
