– Сами кушать будете, да похваливать, свое-то, домашнее, под водочку такой закусон, мм-м! Я бы и капуску заквасил, с картошечкой как хорошо, – ворчал Кузьма.
– Заткнись, дурак, не морочь голову товарищу Блохину, – визгливо прикрикнул на него Майрановский, не отрываясь от своей писанины, и тряхнул напомаженным чубом.
– Григорь Мосеич, а я ваще-то не вас, я вот Василь Михалыча спрашиваю про тепличку-то, едрена вошь, – парировал Кузьма.
Избитый приоткрыл глаза, вернее, только правый глаз. Левый заплыл, и уцелело ли под черной гематомой глазное яблоко, доктор пока определить не мог.
– Ну что, очухался? – спросил Блохин.
Только что комендант сидел расслабленно, болтал, покуривал, но стоило шевельнуться избитому, мгновенно вскочил, встал рядом, вглядываясь в распухшее обезображенное лицо.
– Пульс выравнивается, давление… – доктор разжал грушу тонометра и следил за стрелкой, – давление немного поднялось.
– Когда с ним работать начнем, как думаете?
– У него серьезно повреждена гортань, он говорить в ближайшее время не сможет. Видите, шея сильно распухла. Сломан нос, внутренний отек слизистой. Результат – афония, отсутствие голоса, – доктор взглянул в прищуренные глаза Блохина. – Вот так, Василий Михайлович. Перестарались товарищи следователи. Душили они его, что ли?
– А хрен их знает, – Блохин пожал плечами, – я при этом не присутствовал. Вижу, отделали крепко. Но приказ товарища Ежова, сами понимаете. Все, что нужно, лекарства, усиленное питание…
– Понимаю, – кивнул доктор, – только обещать ничего не могу. К тому же я не терапевт, не хирург.
– Ну и что? Я вот тоже по образованию архитектор.
Василий Михайлович действительно в начале тридцатых учился в Московском архитектурно-строительном институте, оттуда перешел в Институт повышения квалификации хозяйственников, в этом году заканчивал, готовился к выпускным экзаменам и защите диплома.
– Василь Михалыч у нас прохесор всех наук, – любил повторять Кузьма. – Партия кого ни попадя на самый передовой фронт не ставит, едрена вошь.
Состояние избитого было вовсе не таким тяжелым, как показалось вначале. Выглядел он ужасно, весь в ссадинах и кровоподтеках, но серьезных внутренних повреждений при первом осмотре доктор не нашел. Гортань распухла, но не так сильно, как он живописал это Блохину. Рискнул соврать про афонию потому, что услышал от Блохина: «Молчит, паскуда, вторые сутки молчит, как немой».
В разбитом лице чудилось что-то смутно знакомое, впрочем, разглядеть черты он не мог.
– Приказ товарища Ежова, – повторил Блохин, – показания нужны срочно. Вдруг начнет говорить при вас, ну там в бреду, во сне, все записывайте, каждое слово.
– Даже если в уборную попросится? – спросил доктор.
– Попросится – значит, вернулся голос, мигом дайте знать, в любое время. И лечите, лечите его. – Блохин развернулся к Майрановскому: – А ты, Григорий, покамест совершенствуй свою правдивую микстуру, чтобы никаких там побочных эффектов. Отравишь его ненароком, пеняй на себя.
– Василий Михайлович, ну вы же образованный человек, побочные эффекты есть у любых препаратов, даже самых невинных, – заверещал Майрановский. – Я здоровья не щажу, ночей не сплю, как говорится, денно и нощно…
– Ты меня понял, Григорий.
«Зачем привезли сюда? – думал Карл Рихардович. – Ладно, нельзя в обычную больницу, он заключенный. Но ведь должна быть тюремная. Зачем так били, если он срочно нужен живой и здоровый? Напрасно я произнес слова „терапевт“ и „хирург“. Вдруг в самом деле пришлют кого-нибудь? Посторонний человек ни за что не подтвердит мое вранье об афонии. Это я такой отчаянный, мне терять нечего, а другие вовсе не обязаны рисковать… Но вряд ли пришлют. Вот оформят врачу-специалисту доступ в „Лабораторию Х“ срочным порядком, а завтра этот специалист окажется шпионом-террористом, и тот, кто допустил его на сверхсекретный объект – пособник, член вражеской преступной организации».
Санитары перенесли новенького на второй этаж, в лазарет. Блохин уехал, забрав с собой двух военных, которых доктор выхаживал десять дней. Они выжили после экспериментов Майрановского. Оба уходили с надеждой, что теперь смертную казнь им заменят тюремным заключением.
Оставшись вдвоем с новеньким, Карл Рихардович присел на край койки, склонился к его уху и прошептал:
– Знаете, что такое афония?
Новенький приоткрыл глаз и промычал:
– Мг-м.
– Говорить можете только со мной, когда мы одни, очень тихо и осторожно. Какое-то время я подержу вас здесь, постараюсь подольше. Потом они вас допросят.
– Таблетка правды…
– Это их больная фантазия. Смешивают разные наркотики, чтобы ослабить волю и включить подкорку, но получается смертельный яд. Иногда мне удается подменить зелье чем-то безобидным и разыграть спектакль. Дайте-ка, посмотрю, что с вашим глазом. Будет немного больно, потерпите… Кровоизлияние сильное, а глаз уцелел. Зрачок на свет реагирует… Отлично. Промывать нужно постоянно. Вот, теперь я еще и офтальмолог.
– Думаете, глаз мне пригодится? – новенький попытался скривить разбитые губы в усмешке. – Все равно расстреляют.
– А вдруг нет? С двумя глазами все-таки лучше. Я отойду минут на пять, отдыхайте.
На широком подоконнике стояла спиртовка, в тумбочке хранились сухие аптечные травки. Пока доктор возился, из-за ширмы не доносилось ни звука. Он решил, что новенький заснул. Но когда вернулся с дымящейся кружкой, сразу услышал:
– Вы сильно изменились, Карл.
Рука дрогнула, горячий травяной отвар слегка обжег пальцы.
– Не напрягайтесь. Мою разбитую рожу узнать трудно. Я Андре. Мы с моей женой Софи доставили вас в СССР осенью тридцать четвертого.
Доктор осторожно поставил кружку на тумбочку, промокнул платком пальцы.
– Я почти узнал вас, Андре, только не верилось…
– Что окажусь таким идиотом, вернусь на родину?
– Почему же идиотом? Я вовсе не это хотел сказать… А где Софи?
– Осталась в Швейцарии.
– Слава богу…
– Бросьте, Карл. Бог, если и существует, ему на нас наплевать. Лучше вот объясните, что это за место такое? Куда я попал?
– «Лаборатория Х». Привозят приговоренных к смертной казни. Доктор Майрановский испытывает на них яды собственного изобретения. Блохин, тот, кто вас доставил, руководит расстрельной командой, главный палач СССР.
– Молодцы, перенимают передовой опыт коллег из гестапо, – пробормотал Андре. – Ну а вы как сюда попали?
– Просил дать мне работу по специальности, вот и получил.
– Нравится работа?
– Ничего, не жалуюсь.
– Зачем про афонию наврали?
