Май забормотал, что ему неудобно и сейчас он пойдет домой, но глаза у него закрывались, он еле держался на ногах.
– Идемте, дам вам чистое полотенце, – Карл Рихардович тронул его за плечо. – Примите горячий душ и как следует выспитесь. Утром расскажете мне, что с вашей бабушкой, подумаем, чем можно помочь. Вы уж простите меня, я невольно слышал ваш разговор на кухне, двери открыты. Ты, Машенька, все правильно говорила, но очень уж громко.
* * *
Поздно вечером Илья забежал к мамаше на полчаса, узнал, что арестовали Верочку и Веточку, их комнату мгновенно заняла Клавка.
«Вот тебе и встреча в коридоре с товарищем Ежовым. Станешь тут суеверным!» – подумал Илья.
Разумеется, донос на старушек настрочила Клавка и выбрала их только потому, что ее комната была соседней, через стенку. Управдом выдал ей разрешение проделать в стенке дверь, и в квартире возился нанятый Клавкой плотник, стучал, пилил. Евгений Арсентьевич изнывал от приступа язвы, лежал в мамашиной комнате на диване, обмотанный вокруг пояса старой шалью. Мамаша крепко выпила, материла Клавку, грозилась отравить ее.
– Сынок, ну сделай что-нибудь, Верочка с Веточкой пропадут в тюрьме, сынок, помоги им, похлопочи, – повторяла Настасья, сидя на диване в ногах Евгеши и раскачиваясь взад-вперед.
– Настасья, с ума сошла? На что сына подбиваешь? – сипло зашептал Евгений Арсентьевич. – Хочешь, чтобы и его тоже? Берут, кто просит за арестованных, как сообщников берут, разве не знаешь? Начнет он хлопотать, сам пропадет, ты этого хочешь?
– Молчи, Евгешка! – рявкнула мамаша. – У моего Ильи должность ответственная, он ценный работник, он попросит, для него все сделают!
Но Евгеша не унимался, сел, свесил ноги с дивана, упрямо стукнул кулаком по коленке.
– Тем более если ответственная должность, сколько на его место желающих, а? Ради таких апельсинов с паюсной икрой мигом глотку перегрызут, только подставься! Смирно надо сидеть на должности!
– Ты-то, старый дурак, откуда знаешь? Чего за Ильюшу говоришь? Ну скажи ему, сынок!
– Мамаша, сейчас, именно сейчас, ничего нельзя сделать, – мрачно процедил Илья. – Потом, позже, может, удастся попробовать.
– О-ой, Пресвятая моя Владычица Богородица, – простонала Настасья, – когда позже-то? Пропадут они там, Божьи ласточки, передачу носила, не взяли, хер казенный в окошке: «Не положено, проходите, следующий», слова от него не добьешься, люди в тех очередях сутками дежурят, на морозе, с малыми детьми. Сынок, объясни ты мне, что ж это такое? Сколько еще упырю нужно кровушки? Сколько нужно, чтобы насытилась его гнилая утроба?
– Мамаша, все, молчи, молись про себя Пресвятой Богородице и молчи, – Илья обнял ее, погладил седую голову. – Я не могу помочь Веточке и Верочке, никак не могу, прости меня, от Клавки держись подальше, прекрати пить и болтать.
– Хорошо, сынок, я поняла, – она взглянула на него опухшими мокрыми глазами. – Ты меня прости, что пристаю к тебе с глупыми бабьими просьбами, прости дуру старую.
Прощаясь, он шепотом спросил Евгения Арсентьевича:
– Фамилия Клавки – Лисова?
– Лисина Клавдия Ивановна.
– Где работает?
– Машинистка в Краснопресненском райкоме комсомола, – Евгеша испуганно заморгал. – Илья, что ты собираешься делать?
– Не знаю. Еще не придумал.
Ничего он не мог придумать, как ни ломал голову. О том, чтобы вытащить Верочку и Веточку, он даже не мечтал. Знал, что пропали Божьи ласточки, из мясорубки нет пути. Сейчас никого не выпускают, разве что заведомых стукачей-провокаторов, но даже их крайне редко и неохотно, по капризу Инстанции.
Он почти не спал ночью, утром явился на службу вялый, сонный, позвонил в буфет, попросил принести крепкого кофе и бутербродов.
«Забрать мамашу к себе? Не согласится, много раз предлагал. Да и не сумеет она жить на Грановского без своего Евгеши, без подружек-подавальщиц и прочего „простого народа“. Если даже уговорю, все равно станет постоянно мотаться туда, на Пресню. И как ей объяснить, что в мои хоромы гостей своих она позвать не сможет, а разговаривать с соседями, которых встречаешь в лифте и во дворе, можно только о погоде, и то аккуратно подбирая слова?»
Он массировал виски, болела голова, перед глазами маячили старенькие библиотекарши Верочка и Веточка, не мог не думать о них, представлял, как они сидят на протертой кушетке, прямые, застывшие, пока деловитая ежовская сволочь роется в их ветхом барахлишке. Потом воронок, камера. Вряд ли их уже водили на допрос, обычно людей держат в неизвестности нарочно долго. Впрочем, сейчас, перед процессом, для срочного пополнения рядов террористов Божьи ласточки вполне сгодятся. Все пришьется к делу – дворянское происхождение, французский язык, Бестужевские курсы, тайное монашество Верочки, муж Веточки, царский поручик, погибший двадцать лет назад.
– Пропали Божьи ласточки Верочка и Веточка.
Голова болела так сильно, что он забылся, произнес это вслух, чуть слышным шепотом. А в кабинет уже вошла румяная подавальщица Тася с подносом, накрытым белой крахмальной салфеткой.
– Вы что-то сказали, Илья Петрович? Не расслышала я, извиняюсь.
– Нет, ничего, Тася, думаю вот, шоколаду я напрасно не попросил, – быстро, с обаятельным оскалом произнес Илья.
– Шоколаду? А тут вам конфеточки, трюфель. Вы не заказали, только подумали, а я уж положила, с кофейком-то самое оно, сладенькое с утра хорошо, полезно. Кушайте на здоровье, Илья Петрович.
«Пирамидону, что ли, принять? – подумал Илья, когда дверь за ней закрылась. – Боль пройдет, тоска останется, неизвестно, что хуже».
Он развернул стул и спросил, обращаясь к портрету Хозяина:
– Может, отравить эту Клавку, подсыпать стрихнину в суп?
Усатое лицо выразило безусловное одобрение, даже показалось, что подмигнул прищуренный глаз.
– А пошел ты, Сосо… – прошептал Илья и неожиданно для себя вдруг выдал матерную тираду не хуже тех, которыми утешался Поскребышев.
Полегчало, боль отпустила. Он сжевал пару бутербродов, выпил кофе с конфетами, закурил, попытался представить Веточку и Верочку не в общей камере, не в кабинете ублюдка следака, а на райском побережье, где всегда тепло, шумит море, никогда не вянут живые цветы и Божьи ласточки вьют гнезда под черепичными крышами.
В дверь постучали. Илья решил, что вернулась Тася забрать поднос с посудой, но вошел фельдъегерь с Лубянки, вручил запечатанный пакет. Сургуч был еще теплый. Илья расписался в получении.
Судя по штампам, послание пришло от Слуцкого Абрама Ароновича, начальника ИНО. Такое случалось крайне редко. Обычно информация из всех отделов НКВД, включая Иностранный, стекалась в секретариат Ежова, там сортировалась, фильтровалась, шла к Поскребышеву и уже от него попадала к спецреферентам.
Илья вскрыл пакет. Сверху лежали копии свежих агентурных сообщений. Проверенные источники, все тот же дятел и прочие, строго следуя генеральной линии, продолжали талдычить: Троцкий вместе с Гессом и гестапо организует заговоры, наводняет СССР шпионами, террористами, вовсю идет подготовка государственного переворота и убийства товарища Сталина.
