— Убьет она меня, ну да ладно, — сказала Милдред. — Натли-стрит двадцать три.
Билли попросил объяснить, как туда добраться. И при этом говорить медленно. Когда же он стал ее благодарить, собираясь идти, она ответила:
— Не благодари, лучше защити, если Этель захочет меня убить.
— Ладно, — сказал Билли, думая, как прекрасно было бы действительно защитить Милдред от чего бы то ни было. Когда он выходил, остальные женщины загомонили, прощаясь и посылая воздушные поцелуи, что его страшно смутило.
Натли-стрит оказалась островком покоя. Вид здешних примыкающих друг к другу домиков уже показался Билли привычным, хоть он и провел в Лондоне всего один день. Они были намного больше, чем шахтерские, и парадное крыльцо выходило не на улицу, а в маленький палисадник. Эффект упорядоченности создавали одинаковые многостворчатые окна в двенадцать стекол каждое, идущие по всему ряду домов.
Билли постучал в дверь дома двадцать три, но никто не ответил.
Билли заволновался. Почему она не пошла на работу? Заболела? Если нет, почему ее нет дома?
Он заглянул в щель для почты и увидел прихожую со сверкающими половицами и вешалку-стойку со старым коричневым пальто, которое было ему так знакомо. День был холодный, и Этель не могла уйти без него.
Он подошел поближе к окну и попытался заглянуть внутрь, но сквозь занавеску ничего не увидел.
Он вернулся к двери и снова посмотрел в щель. Внутри ничего не изменилось, но на этот раз он услышал звук. Низкий, мучительный стон. Он крикнул в щель:
— Эт! Ты здесь? Это Билли!
Долго не было слышно ни звука, потом стон повторился.
— Что за черт! — сказал он.
На двери был врезной замок. Это значит, что скоба, скорее всего, крепится к дверному косяку двумя гвоздями. Он ударил по двери ладонью. Дверь показалась ему не особенно крепкой, и он решил, что делали ее из дешевой сосны, много лет назад. Он отступил назад, поднял правую ногу и ударил в дверь каблуком тяжелого шахтерского башмака. Послышался треск. Он ударил еще несколько раз, но дверь не открылась.
Жаль, нет молотка.
Он взглянул на дорогу, в обе стороны, надеясь увидеть какого-нибудь мастерового с инструментами, но не было никого, кроме двух мальчишек, с интересом за ним наблюдавших.
Он спустился в палисадник и дошел по дорожке до самой калитки, развернулся и с разбегу ударил в дверь правым плечом. Дверь распахнулась, и он ввалился внутрь.
Билли поднялся, потирая ушибленное плечо, и прикрыл взломанную дверь. Из дома, казалось, не доносилось ни звука.
— Эт! — позвал он. — Ты где?
Снова повторился стон, и он пошел на звук в ближайшую комнату на первом этаже. Это оказалась женская спальня — с китайскими узорами на камине и цветами на занавесках. Этель лежала на кровати в бесформенном сером платье и стонала.
— Что с тобой, Эт? — вскричал Билли в ужасе.
— Началось, — переведя дух, ответила она.
— Ах, черт! Так я побегу за доктором?
— Поздно. Господи, как больно!
— Ты так стонешь… А вдруг ты умрешь?
— Да нет, Билли, так всегда бывает при родах. Иди сюда, дай руку.
Билли опустился на колени и протянул Этель руку. Она тут же ее сжала и вновь застонала. Стон был длинней и мучительней, чем прежде, и она так стиснула его ладонь, что он подумал, не сломается ли там что-нибудь. Стон перешел в пронзительный вопль, после которого она долго пыталась отдышаться, словно пробежала милю.
Спустя минуту она сказала:
— Билли… прости, но тебе придется заглянуть мне под юбку.
— Что? — испугался он. — Да, конечно!
Он не вполне понимал, что от него требуется, и решил просто делать что сказано. И поднял подол платья.
— О господи! — Постель под ней вся пропиталась кровью. И посредине лежал маленький розовый комочек, покрытый слизью. Билли различил большую круглую голову с закрытыми глазами, две крошечные ручки и две ножки.
— Ребенок! — сказал Билли.
— Возьми его, — сказала Этель.
— Что, я? Да, сейчас.
Он наклонился над кроватью. Одну руку подсунул под голову младенца, вторую — под крошечную попку. Это мальчик, скользкий и липкий, но Билли удалось его поднять. От него к Этель тянулся шнурок.
— Взял?
— Да, — сказал Билли. — Вот он. Мальчик.
— Дышит?
— Не знаю… Как тут поймешь? — Билли попытался справиться с паникой. — Нет, не дышит… кажется…
— Шлепни его по попе, только не очень сильно.
Билли перевернул младенца, легко удерживая на одной руке, и звонко шлепнул по попке. Ребенок немедленно открыл рот, сделал вдох и возмущенно завопил. Билли пришел в восторг.
— Ты слышала?
— Подержи его еще чуть-чуть, пока я перевернусь.
Этель перевернулась в полусидячее положение и расправила платье.
— Давай его мне.
Билли осторожно передал ей младенца. Этель устроила малыша на согнутой руке и вытерла ему лицо рукавом.
— Какой красивый! — сказала она.
Билли не был в этом уверен.
Шнур, тянущийся к пупку младенца, раньше был голубым и упругим, а сейчас обмяк и побледнел.
— Открой вон тот ящик и достань мне нитки и ножницы.
Этель перевязала пуповину в двух местах и посередине перерезала.
— Ну вот, — сказала она. — Потяни за эту штуку, только несильно. Сейчас выйдет детское место. — Потом стала расстегивать платье на груди. — Думаю, после всего, что ты сегодня уже видел, это тебя не смутит, — сказала она, и, оголив грудь, поднесла сосок ко рту ребенка. Тот начал сосать.
Она была права, смущения Билли не чувствовал. Час назад он был бы готов провалиться на месте от вида голой женской груди, но сейчас все это казалось в порядке вещей. Он чувствовал лишь огромное облегчение от того, что с малышом все хорошо. Он наблюдал за тем, как тот сосет, с изумлением разглядывал крошечные пальчики. На его глазах произошло чудо! Заметив, что лицо у него мокрое от слез, он удивился: он не мог вспомнить, когда вообще плакал.
Скоро ребенок заснул. Этель застегнулась.
— Вымоем его чуть позже, — сказала она и закрыла глаза. — О господи, я и не думала, что будет так больно.
— Эт… А кто его отец? — спросил Билли.
— Граф Фицвильям, — сказала словно в полусне. И тут же открыла глаза. — Черт, я не хотела никому говорить!
— Ах он скотина! — сказал Билли. — Я его убью.
Глава пятнадцатая
Июнь — сентябрь 1915 года
