— Я очень благодарна за все, что вы можете предложить, — сказала она, и Вальтер понадеялся, что брошенный на него при этих словах лукавый взгляд заметил только он.
— Непременно передайте поклон графу Фицгерберту, — сказал Отто.
Они вышли. Вальтер был обеспокоен сменой настроения отца.
— Как тебе леди Мод? Правда, она очаровательна? — как можно более непринужденно спросил он. — Конечно, платит за все Фиц, но всю работу делает она.
— Омерзительно! — сказал Отто. — Все это просто омерзительно!
Вальтер видел, что отец не в лучшем расположении духа, но такого ответа не ожидал.
— Что ты имеешь в виду?! — воскликнул он. — Разве не ты говорил, что высокородные дамы должны помогать бедным!
— Навещать больных крестьян с корзинкой еды — это одно, — произнес Отто, — но когда я увидел сестру графа в подобном месте, да еще с врачом-евреем, это меня потрясло!
«О господи!» — воскликнул про себя Вальтер. Конечно же, доктор Гринворд — еврей. Наверняка его родители приехали из Германии и их фамилия была, например, Грюнвальд. Вальтер раньше не встречал этого врача, но даже если бы и встречал, мог не обратить внимания на его национальность — он не придавал этому значения. Но для Отто, как и для большинства людей его поколения, такие вещи как раз имели значение.
— Ну подумай, отец, этот человек работает бесплатно! — сказал Вальтер. — Леди Мод не имеет возможности отказываться от помощи отличного врача только потому, что он еврей.
Но Отто его не слушал.
— Надо же, «неполные семьи»! Откуда она взяла это выражение? — с отвращением говорил он. — Проститутки со своими выродками, вот как это называется!
У Вальтера сжалось сердце. Его планы рушились.
— Неужели ты не понимаешь, каким великодушием надо обладать, чтобы помогать им?
— Глупости! — сказал Отто. — Если бы она была моей сестрой, я бы устроил ей добрую порку.
II
В Белом доме был кризис.
Ранним утром 21 апреля Гас Дьюар сидел в Западном крыле. Это новое здание дало аппарату президента столь необходимые кабинеты, а собственно Белый дом теперь мог стать именно резиденцией. Гас сидел в рабочем кабинете президента, рядом с Овальным залом. Это была маленькая комнатка унылого серо-коричневого цвета, которая освещалась одной тусклой лампочкой. На письменном столе стояла видавшая виды портативная письменная машинка «Ундервуд», на которой Вудро Вильсон печатал свои речи и обращения для прессы.
Но Гаса больше интересовал телефон. Если он зазвонит, Гасу придется решать, будить ли президента.
Телефонный оператор принять это решение не мог. С другой стороны, старшим советникам президента тоже надо поспать. Гас был младшим среди советников Вильсона, или старшим среди секретарей, — это зависело от того, с какой стороны смотреть. Но как бы то ни было, именно он должен был дежурить всю ночь у телефона и решать, следует ли нарушить сон президента, а значит, и первой леди Эллен Вильсон, страдающей от неизвестной болезни. Гас боялся сказать или сделать что-то не так. Внезапно все его престижное образование оказалось ненужным: даже в Гарварде вряд ли кто мог сказать, когда стоит будить президента, а когда нет. И он от души надеялся, что телефон не зазвонит.
Гас был здесь из-за того, что написал письмо. Он описал отцу прием в Ти Гуин и послеобеденную дискуссию об угрозе войны в Европе. Сенатор Дьюар нашел это письмо столь интересным и занимательным, что показал его своему другу Вудро Вильсону, и тот сказал: «Хотел бы я, чтобы этот парень работал у меня в аппарате». Гас уехал из дома на год, решив сделать перерыв между учебой в Гарварде, где изучал международное право, и своей первой работой в одной юридической фирме в Вашингтоне. Его кругосветное путешествие должно было закончиться через полгода, но он без колебаний прервал его и поспешил домой, чтобы служить своему президенту.
Ничто не интересовало Гаса больше, чем взаимоотношения между странами — их дружба и ненависть, союзы и войны. Еще подростком он посещал заседания сенатского комитета по международным отношениям, поскольку отец Гаса был его членом, и они казались ему куда более захватывающими, чем театральные спектакли. «Вот так в одни страны приходят мир и процветание, а в другие — война, разруха и голод, — говорил ему отец. — И если ты хочешь изменить мир, международные отношения — как раз та область, где ты можешь сделать больше всего добра — или зла».
И теперь Гас оказался в центре первого в своей жизни международного кризиса.
Один чересчур прилежный чиновник мексиканского правительства арестовал восьмерых американских моряков в порту Тампико. Их уже отпустили, и чиновник извинился, так что тривиальный инцидент мог бы на этом и закончиться. Но командир эскадрона, адмирал Майо, потребовал салютовать из двадцати одного ствола. Президент Уэрта отказал. И тогда Вильсон пригрозил занять Веракрус, самый большой порт Мексики.
Так Америка оказалась на грани войны. Гас очень уважал высокоморального Вудро Вильсона. Президент не разделял циничного мнения, что в Мексике один бандит стоит другого. Уэрта был реакционером и убил своего предшественника, и Вильсон искал предлога его сместить. Гас благоговел перед руководителем мирового уровня, утверждавшим, что нельзя идти к власти с помощью убийства. Настанет ли когда-нибудь день, когда с этим принципом согласятся все государства?
Приход кризиса ускорили немцы. К Веракрусу приближалось немецкое судно «Ипиранга» с грузом винтовок и патронов для правительства Уэрты.
Весь день прошел в напряжении, но сейчас Гасу с трудом удавалось не заснуть. Перед ним на столе, под лампой с зеленым абажуром, лежал отпечатанный на машинке рапорт военной разведки о вооруженных силах Уэрты. Служба военной разведки относилась к малочисленным отделам, состояла из двух офицеров и двух секретарей, и сведения были скудными и обрывочными. Мысли Гаса снова и снова возвращались к Кэролайн Вигмор.
Приехав в Вашингтон, он зашел навестить одного из своих гарвардских преподавателей, профессора Вигмора, перешедшего в Джорджтаунский университет. Вигмора не было дома, Гасу открыла его новая молодая жена, Кэролайн. Гас несколько раз встречал ее в Гарварде на праздничных мероприятиях, и ему очень нравились ее спокойная рассудительность и живой ум. «Он сказал, что хочет заказать себе новые сорочки, — сказала она, но Гас увидел, каким напряженным стало ее лицо. И вдруг она добавила: — Но я-то знаю, что он пошел к любовнице». Гас вытер ей слезы своим платком, а она поцеловала его в губы и сказала: «Как бы я хотела, чтобы у меня был муж, которому можно доверять!»
Кэролайн оказалась удивительно страстной. Хотя на коитус она не соглашалась, все остальное они делали. Она испытывала оргазмы, даже когда он просто гладил ее. Их отношения длились не более месяца, а Гас уже понял, что хочет, чтобы она развелась с Вигмором и вышла за него. Но она и слышать об этом не желала, хотя детей у нее не было. Она сказала, что это разрушит его карьеру, и, кажется, была права. Сделать это без шума не получилось бы, ну как же, такой вкусный скандал — красавица жена уходит от известного профессора и тут же выходит замуж за богатого молодого человека. Гас знал, что его мать сказала бы о такой ситуации: «Если профессор был ей неверен, понять ее, конечно, можно, но вводить в наш круг — нельзя». Президент в ее обществе чувствовал бы себя неловко, как и люди, которых юристу хочется видеть своими клиентами. И конечно, Гасу пришлось бы распрощаться с надеждой пойти по стопам отца в сенат.
