Она повернулась к нему лицом. Казалось, она вот-вот расплачется.
— Где ты был в последние два дня? — громко спросила она.
— Я работал.
— А где, как ты думаешь, была я?
— Здесь, наверное.
— Вот именно!
Совершенно не понимая, что она имеет в виду, Вандам вдруг подумал, что его угораздило влюбиться в женщину, о которой он ничего не знает.
— Я работал, а ты была здесь. И теперь ты на меня злишься?
— Да! — крикнула она.
— Успокойся. Я не понимаю, что тебя так раздражает. Объясни мне.
— Нет!
— Тогда мне нечего сказать. — Вандам сел на пол спиной к ней и закурил. Он действительно не понимал, что ее так расстроило, но был искренне готов извиниться, если понадобится, и понести наказание или загладить пока еще неизвестную вину, вот только он не собирался разгадывать ее загадки.
Некоторое время они сидели молча, не глядя друг на друга.
Елена всхлипнула. Вандам не смотрел на нее, но не нужно быть гением, чтобы догадаться, что она плачет.
— Ты мог бы прислать мне записку или на худой конец букет цветов! — сказала она с упреком.
— Записку? Зачем? Ты же знала, что мы сегодня увидимся!
— О Господи!
— Цветы? Но зачем тебе цветы? Нам больше незачем притворяться!
— Ах вот как?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Слушай. Позавчера мы занимались сексом, если только ты не успел забыть…
— Не говори ерунды…
— Ты привез меня домой и поцеловал на прощание. А затем… ничего.
Он вынул сигарету изо рта.
— Некий Эрвин Роммель стучит к нам в дверь с букетом нацизма в руке, а я один из тех, кто пытается не пустить его в дом.
— Послать мне записку — дело пяти минут.
— Зачем?
— Ах зачем? И правда, я же распутная женщина, так ведь? Для меня отдаться мужчине — все равно что выпить стакан воды. Через час я уже все забыла… ты так думаешь? Мне кажется, что именно так! Уильям Вандам, ты заставил меня почувствовать себя дешевкой!
Смысла в ее словах было немного, но теперь он слышал боль в ее голосе. Уильям повернулся к ней лицом.
— Ты — лучшее, что произошло со мной за последнее время, а может быть, и за всю жизнь. Прости, прости меня за то, что я такой дурак.
Елена смотрела в окно, кусая губы и сдерживая слезы.
— Да, ты дурак. — Она коснулась его волос. — Глупый дурак, чертов дурак, — шептала она, гладя его голову. Из ее глаз текли слезы.
— Мне так много нужно узнать о тебе, — сказал он.
— И мне о тебе.
Он опустил глаза и принялся размышлять вслух:
— Людей обижает мое хладнокровие. Пожалуй, оно нравится только тем, кто со мной работает. Они знают: когда они начинают паниковать, то могут прийти ко мне и рассказать о своих проблемах. Даже если я не найду решения сразу, я подскажу им, какое из двух зол выбрать. Они увидят, что я говорю спокойным тоном и не паникую, и уйдут ободренные, и сделают все как надо. Весь секрет в том, что я запрещаю себе пугаться и отступать перед трудностями. Но эта моя способность часто раздражает других людей — моих начальников, моих друзей, Анджелу, тебя… я не понимаю почему.
— Потому что иногда ты обязан паниковать, дурачок, — мягко сказала Елена. — Иногда просто необходимо показать близкому человеку, что ты напуган, или увлечен, или что-то сводит тебя с ума. Это естественно, это знак того, что тебе не все равно. Если ты все время спокоен, нам кажется, что тебе просто на нас наплевать.
— Но ведь близкие люди должны и так понимать, что мне не все равно. Если они вообще хоть что-то знают о жизни. — Вандам говорил искренне, хотя в глубине души знал, что есть и правда какой-то элемент жесткости, жестокосердия и равнодушия в его хваленом хладнокровии. — Ты предлагаешь мне измениться? Нет, так не пойдет. — Ему хотелось быть с ней честным. Соврать недолго: да, ты права, я попробую стать другим. Но в чем смысл? Разве слова сделают ее счастливой? Если он не сможет быть с ней самим собой, все будет бесполезно, ничего хорошего из этого не выйдет: он будет манипулировать ею так же, как это делают все мужчины на свете. Вот почему Уильям решил сказать правду: — Видишь ли, я так выигрываю. Я имею в виду, выигрываю во всем… в игре под названием «жизнь», грубо говоря. — Он криво ухмыльнулся. — Я действительно замкнутый. Я смотрю на мир с какой-то дистанции. Мне не все равно, но я не хочу совершать бессмысленные поступки, символические жесты, беситься из-за ерунды. Или мы любим друг друга, или нет. Никакие цветы на свете этого не изменят. А та работа, которой я занят в данный момент, непосредственно влияет на то, останемся ли мы с тобой в живых. Я действительно думал о тебе весь день, но каждый раз, думая о тебе, я думал и о своей работе. Я стараюсь действовать эффективно, расставляю приоритеты. Как ты думаешь, ты могла бы к этому привыкнуть?
Елена слабо улыбнулась.
— Я попробую.
Глядя на нее, Уильям подумал: «А сумеешь ли? И насколько мне нужно, чтобы ты сумела? А что, если ты вообще не та женщина, которая мне нужна?»
Он отогнал эту мысль. Сейчас это не имеет значения.
— Знаешь, мне хочется сказать тебе: забудь о сегодняшнем вечере, не ходи, мы справимся без тебя. Но я не могу. Ты нужна нам. И это очень важно!
— Хорошо. Я понимаю.
— Но прежде всего… можно, я тебя поцелую?
— Да, майор.
Встав на колени возле ее стула, Вандам ласково взял в свои крупные руки ее лицо и поцеловал в губы. Ее рот был мягким, податливым и слегка влажным. Раньше с ним такого не случалось — он был готов целовать эту женщину без устали всю ночь.
Елена вдруг отстранилась, тяжело вздохнула и сказала:
— Слушай, иногда мне хочется тебе верить.
— Верь мне.
Она засмеялась.
— Когда ты говоришь так, ты снова становишься прежним майором Вандамом… каким ты был до того, как мы познакомились поближе.
— А твое «слушай» в таком насмешливом тоне… Это была прежняя Елена.
— Жду ваших инструкций, майор.
— Подожди. Я должен занять положение, препятствующее поцелуям.
— Сядь там и скрести ноги. И все же что ты делал сегодня?
Вандам прошел к шкафчику с напитками и нашел джин.
— Пропал один майор из разведки… вместе с портфелем, полным секретной информации.
— Вульф?
— Может быть. Выяснилось, что этот майор исчезал в обеденное время несколько раз в неделю и никто не знал куда. Я думаю, он мог встречаться с Вульфом.
— Так зачем же ему пропадать сейчас?
