Гарри с трудом сдержал вздох облегчения, ноги стали ватными.
— Гарри Маркс отпускается домой сроком на семь дней при условии внесения залога в сумме пятьдесят фунтов.
Вот она, долгожданная свобода. Свершилось.
* * *
Гарри смотрел на улицы другими глазами, будто провел в тюрьме по крайней мере год. Лондон готовился к войне. В небе плавали огромные серебристые аэростаты, чтобы создавать помехи самолетам противника. У магазинов и учреждений мешки с песком — говорят, помогает от осколков. В парках открыты убежища, все носят с собой противогазы. Люди чувствуют, что опасность реальна, что она близко. Кажется, вся нация объединилась перед лицом мощного, беспощадного врага, нет и следа былой чопорности.
Он не помнил первую мировую войну. Когда она закончилась, ему было два года. В детство он считал, что «война» — какое-то определенное место, ибо часто слышал: «Твоего отца убили на войне». Это было так похоже на «Иди, поиграй в парке, смотри, не упади в реку, мать опять пошла убираться в трактире». Позже, когда он понял, что к чему, любое упоминание о войне было мучительно. С Марджори, женой адвоката, бывшей два года его страстной любовницей, они часто читали стихи о первой мировой, одно время он даже называл себя пацифистом. Потом он воочию увидел чернорубашечников, нагло марширующих по улицам старого доброго Лондона, испуганные лица евреев. Именно тогда его отношение к войне как исторической категории в корне изменилось. Он осознал, что война не просто средство разрешения конфликтов; есть войны справедливые и несправедливые, и иногда просто надо сражаться. В последние годы Гарри с отвращением взирал на то, как британское правительство делает вид, будто в Германии ничего не происходит, как надеется, что Гитлер повернет на Восток. Сейчас же, когда война стала реальностью, он думал о тысячах мальчишек, которые, как и он сам, вырастут и повзрослеют, так и не узнав отцовского тепла.
Но все это будет хоть и скоро, но не сейчас. А пока в небе не слышно гула бомбардировщиков, в столице туманного Альбиона начался на редкость хороший денек.
Гарри решил не показывать носа в свою квартиру. Полиция, конечно, рассвирепеет, что его отпустили под залог, при первой же возможности его постараются схватить снова. Лучше временно залечь на дно. В противном случае можно опять попасть за решетку. Но сколько времени ему прятаться? Неужели всю жизнь придется жить под дамокловым мечом? Что делать?
Вместе с матерью они сели в автобус. Так, надо пока затаиться у нее в Баттерси.
Мать выглядела печальной. Для нее не составляло секрета то, как он зарабатывал себе на хлеб, хотя они никогда об этом прямо не говорили.
— Сынок, прости, наверное, я виновата. Вечная уборка, стирка, готовка, проклятая работа… Я так и не смогла ничего тебе дать.
— Что за ерунда, ма. Ты дала мне все.
— Нет, нет, не говори, иначе зачем бы тебе было воровать?
У Гарри не было ответа на этот вопрос.
Вот они сошли с автобуса, и он заглянул в лавку к Берни, поблагодарить, что позвали тогда мать к телефону, купил свежий номер «Дейли экспресс». Набранный крупным шрифтом заголовок на первой странице гласил: «ПОЛЯКИ БОМБЯТ БЕРЛИН». Выйдя из лавки, он сразу обратил внимание на долговязого полицейского, который крутил педали велосипеда, быстро приближаясь к нему. Гарри охватила паника. Еще пара секунд, и он бросился бы в бега, но вовремя вспомнил, что, когда надо кого-нибудь «брать», Скотланд-Ярд посылает двух агентов.
«Не могу так жить, не могу вечно бояться», — эта мысль мучительно билась в мозгу Гарри.
Они подошли к дому матери, по каменным ступенькам взобрались на шестой этаж. На кухне мать поставила чайник.
— Переоденься, я погладила твой синий костюм. — Она по-прежнему ухаживала за ним, как за маленьким: чистила одежду, пришивала пуговицы, штопала носки. Гарри прошел в спальню, вытащил из-под кровати коробку, сосчитал свои деньги.
За два года у него накопилось двести сорок семь фунтов. «Черт побери, а ведь утащил в два раза больше, — подумал он. — Куда делись остальные? Неужели потратил? На что?»
Кроме того, у него был американский паспорт.
Гарри аккуратно перелистал странички. Он отлично помнил, как ему досталась эта бумажка. Он нашел ее в секретере у одного иностранного дипломата, жившего в Кенсингтоне. Гарри моментально заметил, что имя владельца Гарольд, мужчина на фото чем-то похож на него, поэтому не долго думая сунул паспорт в карман — так, на всякий случай. Теперь, кажется, такой случай настал.
Америка, далекая незнакомая Америка. Впрочем, такая ли уж незнакомая? Вот, например, американский акцент. Мало кто из англичан в курсе, что в Штатах есть разные диалекты, и, как откроешь рот, сразу видно, кто ты и откуда. Допустим, слово «Бостон». Северяне акают, они говорят «Бастон». Ньюйоркцы, наоборот, окают и произносят длинно — «Боостэн». В Америке чем выше социальный статус человека, тем ближе к английским стандартам его речь, особенно произношение. А кроме того, там полно богатых девчонок, которые обожают любовные приключения ничуть не меньше английских леди. Самое же главное, здесь, в Британии, у него нет будущего, впереди разве что тюрьма и армия.
Гарри держал в руках паспорт, в кармане лежала куча денег, в гардеробе у матери чистый темно-синий костюм, осталось лишь купить пару-тройку рубашек и чемодан. Да, и еще преодолеть семьдесят пять миль до Саутгемптона.
Можно ехать хоть сегодня.
Все было похоже на сон.
«Разбудила» его мать. Она позвала с кухни:
— Гарри! Хочешь бутерброд с ветчиной?
— Да, не откажусь.
Гарри прошел на кухню, сел за столик. Она поставила перед ним тарелку с бутербродами, но он к ним даже не притронулся.
— Поехали в Америку, ма, а?
Она захохотала.
— Я? В Америку? Бог с тобой, не смеши меня.
— Я и не смешу, я серьезно.
Улыбка исчезла с ее лица.
— Нет уж, это не для меня, сынок, для эмигрантки я слишком стара. Ты — другое дело, ты молодой, поезжай, если хочешь.
— Но начинается война!
— Что с того? Я уже пережила здесь одну войну, всеобщую забастовку и экономический кризис. — Она оглядела свою крошечную кухню, незаметно смахнула набежавшую слезу. — Бог даст, переживем и это.
Гарри, конечно, знал, что ее не удастся уговорить, но теплилась какая-то надежда, и вот ее не стало. Услышав ответ, он жутко расстроился. Комок подступил к горлу. Мать — единственное, что у него оставалось в этой жизни.
— А чем ты собираешься там заниматься?
— Боишься, что буду воровать?
— Нет, но знай, это кончается всегда одинаково. Сколько веревочке ни виться…
— Перестань. Я вступлю в ВВС, выучусь на летчика.
— А тебя возьмут?
