— Я боюсь другого: если остановимся, то не начнем снова.
Она поняла, что он с трудом сдерживает свою страсть. У нее было много встреч со слабыми, довольно милыми мужчинами, которые хотели от нее тепла, уверенности, поддержки, такие быстро сникали, когда она останавливала их вольности. Мервин другой. Он мощный, напористый, сам хочет отдать свой жар. Ей захотелось сдаться.
Мужская рука поднималась по ее ноге все выше. Пальцы уже ласкали бедра изнутри, проникая все глубже. Она закрыла глаза и почти автоматически раздвинула ноги. Ему не потребовалось другого приглашения. Он быстро нашел ее клитор, опытная рука доставала ее и снизу, и сверху, и сбоку. Нэнси застонала. Никто еще не восходил на эту вершину после гибели Шона. Ей стало вдруг больно за мужа. Шон, прости милый, я ничего не могу с собой поделать. Она вспомнила то горе и отчаяние, которые охватили ее, когда она вернулась с похорон. Слезы полились ручьем. Мервин, целовавший ее губы, почувствовал соленые капли.
— Что это?
Она открыла глаза, сквозь пелену увидела его красивое встревоженное лицо, задравшуюся рубашку, его руку у себя между ног… Она взяла его за кисть и убрала руку — нежно, но твердо.
— Пожалуйста, не сердись.
— Не буду. Скажи.
— Никто не трогал меня после Шона, я вспомнила о нем.
— О твоем погибшем муже?
Она молча кивнула.
— Как давно это произошло?
— Десять лет назад.
— Давно.
— Но я верная. — Нэнси по-детски улыбнулась сквозь слезы. — Как ты.
Он вздохнул.
— Ты права. Я был дважды женат и сейчас в первый раз на грани измены. Подумал о Диане и том типе.
— Значит, мы дураки?
— Может быть. Надо перестать постоянно думать о прошлом, мы же живем в сегодняшнем дне.
— Наверное, ты прав, — ответила она и пылко прильнула к его губам.
Самолет «споткнулся», словно налетел на что-то, задрожал. Она прервала поцелуй, прижалась к нему.
Когда «дрожь» прекратилась, она увидела, что его губа кровоточит.
— Ты меня укусила.
— Не может быть, прости.
— Я рад. И хотел бы, чтобы остался маленький шрам.
Она толкнула его на пол.
Они лежали на ковре уже некоторое время, буря не стихала. В следующем «перерыве» Мервин предложил:
— Давай попытаемся добраться до постели, там будет удобнее.
Нэнси кивнула. Кое-как они добрались до полки. Мервин лег рядом, обнял ее, она уткнулась в его смешную рубашку.
Каждый раз при толчке она хваталась за него так же крепко, как матрос за мачту корабля при качке. Он гладил ее мягкие волосы.
Нэнси не помнила, как заснула.
Она проснулась от неожиданного стука в дверь и голоса:
— Откройте, пожалуйста, это стюард.
Нэнси с ужасом увидела, что лежит в объятиях Мервина.
— О боже. — Она села, дико озираясь по сторонам.
Мервин привстал, потрепал ее по щеке, крикнул громким зычным голосом:
— Одну минутку, иду.
Смущенный голос из-за двери ответил:
— Не торопитесь, сэр, я подожду.
Мервин спрыгнул с кровати, укрыл Нэнси одеялом. Она благодарно улыбнулась и повернулась к стене, делая вид, что спит.
Нэнси слышала, как открылась дверь, вошел стюард.
— Доброе утро! — бодро произнес он. — Пахнуло вкусным запахом свежего кофе. — Сейчас полдесятого по британскому времени, в Нью-Йорке полпятого утра, в Ньюфаундленде шесть.
— Вы сказали, в Британии девять тридцать, а в Ньюфаундленде шесть? Значит, канадцы отстают ни три с половиной часа?
— Да, сэр, именно так.
— Я и не знал, что полчаса тоже учитываются. И завидую ребятам, которые составляют расписание авиарейсов, много работки. Когда посадка?
— Через тридцать минут, отстаем от расписания на час, из-за бури.
Стюард тихо вышел, закрыл за собой дверь.
Нэнси перевернулась на другой бок. Мервин поднял жалюзи с иллюминаторов. Дневной свет устремился в комнату. Она смотрела, как он наливает кофе, и вспоминала события прошедшей ночи — его рука на плече, барахтанье на ковре, пальцы ласкают сосок, поцелуи, объятья и наконец сон, нежные поглаживания по голове. Боже праведный, а ведь я, кажется, влюбилась.
— Как будешь пить?
— Черный, без сахара.
— Смотри-ка, мой вкус. — Он протянул ей чашку.
Она пила и думала, что еще многого не знает о нем. Он играет в теннис, посещает оперу, любит ходить в магазины? Как завязывает галстук? Сам чистит свою обувь? Она наблюдала за ним и пыталась отгадать. Наверное, в теннис играет, романов читает мало, магазины терпеть не может. Хорошо играет в покер и плохо танцует.
— О чем ты думаешь? — спросил он. — Так смотришь, будто хочешь всю душу вынуть наружу.
Она засмеялась.
— Какую музыку ты любишь?
— Увы, медведь на ухо наступил. В юности был моден рэгтайм, но я и тогда танцевал неважно. А ты?
— О, я танцевала много — приходилось, потому что ходила в танцкласс, белое платье с оборками, перчатки, моими партнерами были двенадцатилетние мальчики в костюмчиках. Мама думала, так легче всего войти в высший круг в Бостоне. Впрочем, меня это абсолютно не интересовало, всегда тянуло к отцовской фабрике. А мама расстраивалась, вот так. Ладно, хватит обо мне. Расскажи лучше, ты в прошлой войне участвовал?
— Ага. Даже под газы однажды попал. Увидел, какое дерьмо война и как она косит людей. Правда, думал все, на этом конец. А тут опять, Гитлер.
Она наблюдала за ним. Увидела в его взгляде задумчивость. Похоже, для него тоже прошлая ночь не прошла бесследно.
Нэнси взглянула в иллюминатор, увидела вдалеке землю. Вспомнила, что в Ботвуде обязательно нужно поговорить по телефону. Один звонок, а может перевернуть всю жизнь.
— Господи, мы почти прилетели. — Она вскочила с кровати. — Я должна переодеться.
— Дай я выйду сначала. Позабочусь о твоей репутации.
— Правильно. — Впрочем, Нэнси была отнюдь не уверена, что к утру от ее репутации хоть что-то осталось. Он взял свои вещи, то, что на скорую руку приобрел в Фойнесе вместе с фантастической ночной рубашкой: белую рубашку, черные шерстяные носки, серое хлопчатобумажное белье. Все это ему аккуратно упаковали в бумажный меток. В дверях он на секунду задержался, возможно, размышлял, удастся ли ему когда-нибудь поцеловать ее вновь. Она подошла к нему. — Спасибо, ты меня так обнимал, без тебя я бы ни за что не заснула.
Он наклонился и поцеловал ее, нежно, мягко, почти трогательно. Потом вышел.
