– Я у твоего подъезда. Можно подняться?
– Нельзя. Я устала.
– А я уже при исполнении и спрашиваю так, для проформы. Так что, Инга Викторовна, не отлучайтесь из квартиры, уже бегу.
Иду к двери, распахиваю ее и с удивлением слышу, что действительно бежит по ступенькам! Пожалуй, инспектор восстанавливается быстрее зашибленного им попугая. Попугай еще не летает.
– Все в сборе, – потирает Ладушкин руки. – Садитесь. Рассказывайте.
Я и дети молча смотрим на инспектора. Стоим.
– Ну что же вы. Разве мы не друзья? Разве нас всех вместе не облила поносом поганая обезьяна? Сообща преодоленные трудности укрепляют дружбу!
– Вкусная была дыня, – заявляет Лора, прищурившись, – а вообще, я вас плохо помню, дяденька!
– Зато я тебя запомню на всю жизнь, – трогает Ладушкин свой нос.
От всех его увечий остался небольшой пластырь на лбу. Ищу глазами попугая. Не нахожу. Хорошо, конечно, если он только спрятался при звуках голоса инспектора, а не сидит в засаде, чтобы внезапно напасть.
– Мальчики-девочки, – спрашивает Ладушкин, заискивающе поглядывая на детей, – а вы вообще гулять ходите?
– Они никуда не пойдут. – Я обнимаю Лору и Антона за плечи. – Одни – никуда!
– Но где-нибудь вдвоем нам можно уединиться?
– Выбирай, кухня или ванная?
– Кухня, – сразу же решает Ладушкин.
– А я очень умная и много всего знаю, – предлагает Лора свое присутствие.
– Не сомневаюсь! – Инспектор захлопывает перед ней дверь кухни.
Он проводит ладонью по столу, оглядывается в поисках тряпки, не находит и протирает стол полотенцем. Открывает портфель, достает бумаги, ручку и калькулятор.
– Садитесь, Инга Викторовна.
Мне предлагается табуретка рядом с ним. Вздыхаю и сползаю спиной по стене на пол.
– Спасибо, мне так удобнее.
– Если вы поможете следствию и обнаружите, где находятся деньги ФКА, то получите вознаграждение в размере восемнадцати процентов от суммы, – объявляет Ладушкин.
– Если я обнаружу, где находятся эти деньги, я получу их все.
– Зря, – осуждающе смотрит на меня Ладушкин. – Ничему-то мы не учимся, выводов из сложившейся ситуации не делаем, ну почему мы такие бестолковые, а?
– Уж какие есть!
– А сколько людей уже погибло, считали? Вы что думаете, они были глупее вас?
– Они были воины, а Руди прятал деньги с расчетом на будущее. А будущее у нас, лонгобардов, обеспечивают хранительницы очага.
– Ну и что? На какое будущее? – не понимает Ладушкин.
– В роду осталось двое мужчин. Мой отец не в счет. Дедушка Питер и сын Ханны Антон. Если моя тетка, исключительный воин, не смогла найти эти деньги, значит, Руди хотел, чтобы она их не нашла. – Я задумываюсь, вытягиваю ноги, расставляю в стороны и шевелю пальцами. – А это значит… Он не мог их запрятать так, чтобы вообще никто не нашел, правильно?
– Неправильно! Случай, дорогая Инга Викторовна, может играть большую роль в этом деле.
– Поставьте себя на его место. Вы прячете деньги, скорей всего это вклад в банке. Вы не можете не учитывать реального фактора своей внезапной смерти, значит… Значит, кроме вас, должен иметь возможность снять эту сумму в любой момент кто-то еще, кто об этом до определенного времени знать не должен. – Я задумываюсь.
– Тогда я вас огорчу: это будете не вы, не ваша бабушка, не ваша мать, не ваш отец и не дети!
– Почему?
– Потому, – азартно объясняет Ладушкин, – что на все перечисленные мною имена нет ни одного вклада ни в одном банке мира! – Он победно смотрит на меня. – Хотя на имя Рудольфа Грэмса денег тоже нет.
– Конечно, это должен быть анонимный вклад! – Я снисходительно смотрю на задумавшегося инспектора.
– А если он анонимный, как вы о нем узнаете? Как вы докажете, что вы – это вы?! То-то же! Вы должны быть в курсе!
– Что это такое – восемнадцать процентов? – спрашиваю я устало.
– Это… – Ладушкин занялся калькулятором, – это приблизительно девять миллионов немецких марок, очень даже неплохо, соглашайтесь.
– На что?!
– На то, чтобы добровольно помогать органам в поисках денег. Или вы, или ваша бабушка, или девчонка должны знать что-то конкретное о деньгах.
– Пошел к черту! – Я прислоняюсь затылком к стене и закрываю глаза.
– А что, федералы вам этого не предлагали?
– Еще нет.
– Ничего, они дня три покопаются в сундуке с хламом, потом предложат. Знаете, почему вас выпустили?
– Чтобы следить, прослушивать, подглядывать!..
– Нет, это зачем, а я знаю почему. Потому что ваша бабушка обменяла вас на кое-какую информацию. Я думаю, что информация эта сплошная липа, так, время оттянуть, поэтому и пришел к вам с конкретным предложением. Я буду в вашем распоряжении двадцать четыре часа в сутки. Еще четверо охранников, транспорт. Соглашайтесь.
– Ладушкин, – я присмотрелась повнимательней к инспектору, – а на кой черт тебе это надо? Допустим, я получу свои восемнадцать процентов, а ты почему из кожи вон лезешь?
– Ну как же, Инга Викторовна, – нагло ухмыляется Ладушкин, – я же почти что ваш муж. Заявление в загсе, забыли?
– Издеваешься…
– Нет, ну вы подумайте, не спешите, подумайте. У вас есть еще два дня.
– А что будет через два дня?
– Зебельхер нас покидает. Улетает он через два дня.
– Без денег? – удивилась я.
– Инга Викторовна, я даже и не знаю, как сказать потактичней, чтобы вы ничем не запустили в мою многострадальную голову. Может быть, конечно, он улетает без денег. А может, он успел договориться с вами или с вашей мамой, которая теперь на него работает в Германии.
– Бред!..
– Не бред, потому что они провели очень напряженные полчаса в аэропорту. И после этого получаса немца едва отходили врачи, вот в чем дело. Говорят, он был совершенно невменяемый, пускал слюну и говорил только о ней, о вашей маме. А вы ей позвоните, – кивает Ладушкин на телефон на стене.
– Моя мама отправилась в Германию с единственной целью – прогуляться. Она отбыла с моим паспортом, с билетом на мое имя, чтобы и милиция, и федералы помчались за ней в аэропорт. И только умный и сообразительный инспектор милиции Коля Ладушкин выследил меня на вокзале и не дал в одиночестве съездить за детьми! – Я хлопаю в ладоши. – Браво! Правда, этот инспектор думал, что я еду за деньгами, вот незадача! Теперь он предлагает мне восемнадцать процентов…
– А Зебельхер обещал половину? – подался ко мне Ладушкин. – Не верьте ему!
