— Слушайте, Чегодов, я не допущу такого безобразия! Это черт знает что такое! Как смеют ваши люди избивать уважаемых граждан, к тому же они ваши гости! — орал во все горло Йованович.
— Извините, господин министр, — Чегодов знал, что Йованович любит, когда его величают «господин министр», — этого человека мы не знаем, в гости его не приглашали, он оскорбил члена нашего союза, и тот ответил на оскорбление...
— Я требую немедленно закрыть ваше сборище, так Георгиевскому и передайте! — задыхаясь от бешенства, хрипел Йованович.
— Но союз тут ни при чем!
— Через два часа я пошлю отряд полиции! И тогда пеняйте на себя! А ваш хулиган Буйницкий Николай Иеронимович пусть немедленно явится ко мне.
— Его нет, он день и ночь работает, господин министр! Ваше распоряжение я передам Георгиевскому, — сказал Чегодов и подумал про себя: «Вот, черт, уже знает про Буйннцкого! Интересно, кто сообщил?»
Георгиевский принял сообщение довольно спокойно и хотя понимал, что Йованович вряд ли пошлет отряд полиции на территорию русского посольства, но не желал портить отношении, поскольку его постоянные поездки за границу частично зависели и от начальника полиции. И потому велел сворачивать заседание съезда. Комиссии проработали до вечера. На другой день они собрались в клубе и на частных квартирах, А на третий делегаты разъехались.
О разгоне съезда «нацмальчиков» мало кто знал. И все-таки шли разговоры, будто в Русском доме избили племянника начальника полиции. Буйницкий отсидел десять суток, и на том, казалось, дело кончилось.
А спустя неделю адмирал Канарис с довольным видом прятал в сейф фотографию закрывающегося ударов испуганного человека, в котором нетрудно было узнать Карла Крауса.
Глава девятая
В России
1
Георгий Сергеевич Околов, ныне по паспорту Георгий Сергеевич Иванов, рабочий электромашиностроительного завода «Динамо», неторопливо брел по центру Минска, поглядывая по сторонам и отворачиваясь от людей в военной и военизированной одежде. Постоял у киоска, где выстроилась очередь, перешел на другую сторону и, подхваченный людским потоком, вошел в универмаг. Спустя час он шагал уже в сторону вокзала с надвинутой на нос кепкой, одной рукой прижимая к груди игрушечную лошадку, которая из прорванной бумаги весело скалила зубы, в другой нес новый, оклеенный рыжим дерматином чемодан, из которого по небрежности чуть выглядывала какая-то принадлежность дамского туалета и авоську с продуктами и бутылкой «белой головки».
Встречные прохожие улыбались веселой лошадиной морде, смотрели на чемодан, на чудную кепку, надвинутую на нос.
На вокзале он занял очередь за молодой, довольно некрасивой женщиной и закидал ее тотчас вопросами. Женщина оказалась словоохотливой, и не прошло двух-трех минут, как они уже непринужденно болтали и со стороны казались либо добрыми знакомыми, либо супругами. Потому и не удивительно было, что подошедший сержант госбезопасности не обратил внимания на спокойно разговаривающего с женой отца семейства. К тому же сержант устал, его внимание притупилось, он дежурил на вокзале четвертые сутки, провожая все поезда, включая товарные, обходил очереди у касс, вглядывался в лица, которые все больше и больше начинали походить то на Околова, то на Колкова.
Часа через два в общей сутолоке, обычно царящей во время посадки, Околов забрался в вагон и, как только поезд тронулся, полез на верхнюю полку, повернулся к стене и проспал до самого Брянска. На вокзале было шумно и людно. Все спешили, толкались, никто не обращал ни на кого внимания, и только какой-то подвыпивший гражданин, проходя мимо, заметил: «Знатный конь!»
Сдав вещи в камеру хранения, Околов отправился в город. Моросил мелкий дождь, все казалось ему сереньким, неприглядным: серое небо, серые, обшарпанные, давно не ремонтированные дома, серая безликая толпа и даже транспаранты и плакаты, такие ярко-алые в Минске, с призывами закончить досрочно пятилетку, тут, под дождем, казалось, побурели, поблекли.
Но чувствовался напряженный ритм промышленного города, недостаток товаров: у продуктового магазина стояла очередь. Околов зашел в столовую и, забывшись, по привычке, повернулся к проходящей официантке и похлопал в ладоши. Официантка резко остановилась, удивленно и сердито окинула его взглядом:
— Чего хлопаете? Не в театре!
— Дайте мне поесть!
— Сидите и ждите.
Все было ново и необычно.
Пообедав, он отправился в находившийся по соседству кинотеатр «Октябрь» на фильм «Иван Грозный» и вышел оттуда потрясенный и недоумевающий: как мог быть создан в этой стране такой великолепный фильм?!
По мостовой проходила, отбивая шаг, воинская часть. Бойцы пели: «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет....»
Околов вглядывался в веселые и задорные лица бойцов, смотрел, как они (не кичливо, по-прусски) свободно и широко размахивали руками, и почувствовал — от них исходила убежденная, присущая только русской армии, непобедимая сила. С завистью осматривал с ног до головы подтянутых, молодцеватых командиров, досадно было сравнивать их с распухшими от вина и пива «престарелыми» корнетами Николаевского училища, которые все еще изредка попадались на улицах Белграда, Парижа или Софии.
Пропустив часть, он направился к универмагу, где была назначена встреча с Колковым. Тщетно прождав часа полтора, понял, что Колков либо не достал билета, либо... с ним что-то случилось. Ведь об их переходе границы в Минске, наверно, известно... На душе стало тоскливо. Оставалось ждать еще скорый поезд. Он уже не надеялся на встречу с Колковым, но все-таки пошел на вокзал.
Постояв в очереди у кассы, он купил два билета на поезд до Орла, где была обусловлена их встреча, если по каким-то обстоятельствам в Брянске она не состоится.
Скорый из Минска прибыл в Брянск вовремя. Околов появился на перроне, когда люди стали выходить из вагонов, и вскоре увидел Колкова. Тот шел медленно, с трудом волоча ноги, его лицо покрывала мертвенная бледность, в глазах стоял испуг. Заметив Околова, он на мгновение приостановился, покосился назад, потом выразительно, с мольбой потащился дальше.
«Что случилось? Неужели хвост?» — подумал Околов, идя вместе с толпой по коридору вокзала шагах в двадцати от Колкова. На привокзальной площади Колков оглянулся еще раз, свернул в ближайшую улицу, перешел на другую сторону, дошел до угла и снова свернул в глухой переулок. Вечерние сумерки сгущались, и Околов все-таки успел заметить, как Колков шмыгнул в ближайшую подворотню. Простояв минут десять на противоположном тротуаре и убедившись, что нет никакой слежки, он направился к подворотне, сунув правую руку во внутренний карман плаща и бормоча себе под нос: «Чертов трус! И зачем я с тобой связался!»
Колков сидел на земле у мусорного ящика.
— К чему вся эта комедия? Кто за тобой гонится? Почему опоздал?
Колков, постанывая, поднялся и опасливо выглянул в переулок. Где-то вдалеке зажегся фонарь. Надвигалась ночь.
