Тем временем пожарники наладили подачу воды, и две сильные струи обрушились на крышу. Но огонь, словно в него подливали масла, разгорался все больше. Духота в маленьком тюремном дворе сгущалась. Плотная и тяжелая, она висела в воздухе. Было трудно дышать. Трое молодых пожарных возились с подъемной лестницей. Что-то заедало, они нервничали, вертели какие-то ручки, дергали трос, старались вдеть какой-то штырь, но ничего не получалось.
И вдруг в той стороне, где стояли заключенные, на третьем этаже единственного незарешеченного окна распахнулись створки. Из окна в клубах дыма выглянула женщина в белом халате с ребенком на руках и хрипло крикнула:
— Спасите! Огонь!
И в тот же миг с людьми в тюремном дворе что-то произошло. Словно женщина включила какой-то ток. Древний как мир извечный стимул, тысячелетний закон морали — спасать женщину и ребенка — стер грани сложности взаимоотношений, связанных с общественным долгом, службой, принципами. Растерянная, разношерстная толпа внезапно превратилась в боевую группу. Одни кинулись откатывать подальше от огня машины, другие с топорами и кирками побежали внутрь, а за ними вскоре по выстроившейся цепочке поплыли ведра с водой. Часть людей кинулась к пожарникам, чтобы подкатить машину к окну и помочь поскорее раздвинуть лестницу. Струя воды из пожарной кишки, дробя над головой женщины стекла, устремилась в комнату. Один из заключенных что-то крикнул надзирателям, подбежал к водосточной трубе и, как кошка, полез наверх. Огромный, обросший рыжей щетиной мужчина со свирепой физиономией добрался до карниза третьего этажа, стал на него спиной к стене, сделал шаг, другой, третий, схватился за оконную раму, выдавил локтем стекло, что-то сказал женщине, сделал рывок и очутился на подоконнике.
Тем временем человек двадцать содрали с грузовика брезент, подбежали к окну, где стояла женщина, и растянули его, крича:
— Отдай Захару ребенка, а сама прыгай.
Но женщина задыхалась, уже ничего не понимала. Тогда Захар выхватил у нее из рук ребенка, а она дико вскрикнула и рухнула как подкошенная на пол.
Захар прыгнул с ребенком на подоконник, посмотрел вниз, сказал что-то подлезавшему по трубе светловолосому парню, в котором Колков узнал Василия Терпигору. Тот переплел ногами трубу и расширил руки.
Внизу все замерли.
И в тот же миг ребенок под звонкое «оп-па!» очутился в его объятиях. А еще через минуту они были на земле.
— Молодец! — встретили его люди внизу, одобрительно кричали и заключенные.
— Ничего, ничего, — ухмылялся смельчак, ища глазами свою Аннушку. В лице его не было ни кровинки, руки дрожали. — Кто даст закурить?
А наверху дело осложнилось, женщина не приходила в себя. Бросать ее, такую грузную, с третьего этажа Захар не решался. А пламя бушевало все яростней, уже горело левое крыло чердака. С минуты на минуту могла рухнуть крыша. Струя воды, разбиваясь порой о верхний косяк оконной рамы, обдавала брызгами стоявшего у окна зэка и женщину, которую он держал на руках. Женщина уронила голову ему на грудь и, казалось, спала.
— Эй! — крикнул кто-то снизу. — Держи конец! — И, свитая по всем правилам морского искусства веревка, брошенная сильной рукой пожарника, влетела прямо в окно.
Зэк подхватил веревку, сделал петлю, поддел ее женщине под мышки, тихонько ее подтолкнул, она начала медленно спускаться вниз.
Толпа, затаив дыхание, смотрела, как опускалась женщина, чиркая то спиной, то боком и рукой, то головой о стену, как-то неестественно свесив, точно плети, руки и ноги.
В это время пронзительно завыла сирена, и во двор въехали еще две пожарные машины. Толпа шарахнулась и потеснила на какое-то мгновение натягивающих брезент людей. В этот же миг на брезент тяжело опустилось тело женщины.
Женщину быстро отнесли в сторонку. И вдруг Колкову почудилось, что пожарники и люди внизу сейчас оставят в беде того смельчака Захара, который один остался наверху. Но внизу уже снова натянули брезент и закричали:
— Прыгай!
И под дружное «ура» Захар легко, как кошка, спрыгнул вниз. Надзиратели с металлическим блеском в глазах решительно потеснили толпу к воротам, в которые медленно въезжала «Скорая помощь».
«Сто чертей ему в душу! — недоумевал Колков. — Как могло такое произойти? Почему зэк спасает жену и ребенка своего тюремщика? Он ведь понимал, что, кроме него, никто не может это сделать? Отрабатывал срок? Вряд ли. Какие пружины, какие импульсы заставили его это сделать? Если грянет война, они все встанут, как один! И мое убийство какого-то советского чина ничего тут не изменит!»
...Приближались Октябрьские праздники. Колков решил съездить на родину в Ставрополь. Хотелось разыскать родных, верней, узнать, живут ли еще на старой квартире мать и сестра.
Он приехал в город и сразу же пошел на знакомую улицу и долго стоял у ворот дома; словно вчера он, опаздывая в школу, выбегал из этих ворот (они казались тогда такими большими!) или, заигравшись с ребятами в «казаки-разбойники», с опаской возвращался. В памяти всплыл дровяник за домом и его, Шуркин, клад, зарытый под изъеденной шашелем балкой в жестяной коробке: отборные, точно отшлифованные, тяжелые айданчики — бабки. И его неодолимо потянуло во двор. В этот миг в воротах показался какой-то мужчина, вопросительно посмотрел на него, хотел что-то спросить, но молча прошел мимо. Потом выскочила девочка лет двенадцати.
— Скажи, девочка, в вашем доме не проживают Колковы? — спросил он хриплым голосом.
Она удивленно на него посмотрела, пожала плечами:
— Нет, не проживают! — и вприпрыжку побежала вниз по улице.
Он повернул в другую сторону и кто знает сколько времени бродил по городу с щемящей болью в груди, глубоко задумавшись над сутью и смыслом своей жизни на родине и там, в Белграде, над своими собственными делами и поступками, и в первый раз, может быть, до глубины души понял, отчего она в ссадинах, синяках и ранах и как изломано все его существо.
Вечером он выехал обратно в Краснодар.
11 ноября должен был приехать Околов, но прошло 12-е, 13-е, а его все не было — значит, либо арестован, либо стряслась другая беда. От хозяев узнал — краевой военкомат объявил нечто вроде пробной мобилизации, а у него не было воинского билета.
4
В то время как Колков ждал Околова в Краснодаре, Алексей Хованский в Белграде провел операцию, раскрывшую «закрытую работу» НТСНП.
«Среда» в клубе НТСНП закончилась, как обычно, в 22 часа. Немногочисленная публика сразу же разошлась, один за другим покинули прокуренное помещение и «нацмальчики». Едва ли не последним ушел в сопровождении охранника, молодого студента, член исполбюро НТСНП Кирилл Вергун.
Внизу, у выхода, к ним присоединились попутчики, верные друзья Чегодова — Зимовнов и Буйницкий, им, дескать, по дороге.
Миновав отель «Москва», они пересекли Теразию и свернули на Краля Александра.
