— Колков писем за границу не пишет?
— По-моему, нет... Не видел. Если напишет, то после встречи с Сидельниковым и Блаудисом.
— Он не намерен Блаудиса убить?
— Блаудису не верят, ему готовят какую-то ловушку. Колков только сказал: «Если он предатель, мы его подцепим на крючок».
— Ясно. Знайте, что Чепурнов и Дурново сейчас уже в Новороссийске. — Николай Николаевич улыбнулся и продолжал: — Они взяли билеты до Краснодара, а Авчинников уехал в Воронеж.
— Колков мне сказал, что если он не придет, то мне его надо в течение трех дней ждать на краснодарском вокзале, а по вечерам у кинотеатра «Октябрь».
— Готовит что-то серьезное. Интересно, почему Колков разговаривал с вами и Ольшевским об операции «Райзефибер» по отдельности?
— Чепурнову и Дурново не доверяет.
Вдруг зазвонил телефон. Николай Николаевич снял трубку.
— Кто это? А! Докладывайте!
В трубке послышался взволнованный голос.
— И сильно ударили? Так, так. — Он закрыл трубку рукой и спросил Бережного: — Вы уверены, что Колков пошел к Сидельникову с Ольшевским?
— Ольшевский будет его страховать.
— Ага. Высокий его страховал, — сказал Николай Николаевич в трубку. — Не он? Ну ладно, что делать! Ни в коем случае, никаких машин. Пусть уходят. — И опустил трубку на рычаг.
— Что-нибудь случилось? — взволновался Бережной.
— Дело в том, что Колков пошел пешком, а Ольшевский совершенно неожиданно вскочил в автобус и, видимо, сошел на первой же остановке, и его проморгали.
Как в воду канул.
— Ольшевский смекалистый, — отметил Бережной. — Что-то заподозрил.
— А Колков на центральной площади купил в гастрономе две бутылки водки, какую-то снедь и спокойно вышел на улицу, но почему-то заторопился, свернул в первый же переулок, пересек проходной двор и чуть ли не бегом пустился по Буденновской. Сейчас она раскопана. Наш оперативник не успел предупредить напарника, двинулся за ним, соблюдая, конечно, нужную дистанцию, и погорел. Огрели его чем-то по голове!
— Наверное, это Ольшевский!
— Кажется, не он. Какой-то человек в темном плаще. Оперативник довольно быстро пришел в себя.
— У Ольшевского плащ выворачивается наизнанку, становится шоколадного цвета.
— Ах вот что!
— Они насторожились, — озабоченно заметил Бережной.
— Может, простая случайность. Наши люди осторожны. А может, их милиционеры чем-то насторожили. Вы минутку посидите здесь, вам принесут билеты, ваш поезд отходит в двадцать два ноль-ноль. В Тихорецкой пересадка. Не проспите. Утром будете в Краснодаре. Запомните номер телефона. — Он сунул ему бумажку и, крепко пожимая ему руку, добавил: — Не проворонить бы операцию «Райзефибер». Вы ж нам помогите.
— Постараюсь, — сказал Петр.
— Трудно вам, Петр Антонович, все-таки они бывшие товарищи. — Николай Николаевич вздохнул. — Но они враги, и опасные.
Он ушел. Скоро Бережному принесли три билета до Краснодара. Он направился в зал ожидания. У кассы толпился народ. На деревянных скамьях сидели, лежали, полулежали мужчины, женщины, дети. Одни читали, другие тихо разговаривали, третьи спали или дремали, четвертые бессмысленно глядели куда-то в пространство. У буфета, за столом, уставленным батареей пустых и полных пивных бутылок, сидело двое пьянчуг. Стрелки больших часов вытянулись в одну линию. До отхода поезда оставалось четыре часа. Бережной вышел на привокзальную площадь. Темнело. Ветер утих. Дождь перестал. «Пойду-ка я пройдусь», — решил он и энергично зашагал в сторону центра.
Он не любил копаться в себе, подобно многим интеллигентам, не считал себя ренегатом, ему не нужно было «создавать себя вторично», к нему не пристала накипь эмигрантщины, он легко отрекся от «белой идеи», которой его настойчиво пичкали в течение ряда лет наставники кадетского корпуса, товарищи и знакомые. Унаследованная от отца сметка указала ему, по какому пути идти. Он легко доверился Хованскому, а тот, в свою очередь, сразу как-то поверил в Петра. И когда Николай Николаевич произнес, что ему, Бережному, «трудно выдавать бывших товарищей», он вздрогнул, но подумал о тех страшных замыслах, которые могут исполнить Колков и другие. На Западе началась война, и пробил час делать выбор, на какую сторону баррикады вставать. Он помнил гражданскую войну, он понял, что новая война предстоит еще более жестокая и колебаться нельзя.
5
Ольшевский заметил слежку за Колковым совсем не случайно, когда вскакивал, уже на ходу, в переполненный автобус, его внимание привлек человек, кинувшийся чуть ли не бегом к стоявшей машине. У Ольшевского была цепкая зрительная память и склонность к анализу. Он заметил машину, которая стояла не там, где положено, и человека, поспешившего к машине; он был в хромовых сапогах. Человек быстро сделал кому-то знак, указав на уходивший автобус. Ольшевскому все это не понравилось. «За кем-то наблюдают, уж не за нами ли?» — подумал он и сошел на первой же остановке, шмыгнул за афишную тумбу. Автобус отошел, а несколько секунд спустя проехала знакомая машина. Ольшевский успел даже запомнить ее номер. Она не перегоняла старенький автобус, а это было уже совсем подозрительно. «Если они следят за мной, то следят и за Шуркой и за Багой. Меня уже потеряли. Меня ли? Проверим!» Он юркнул в подворотню, снял плащ, стряхнул дождевые капли и вывернул его наизнанку (впрочем, изнанки не было, а был второй верх), и натянул на себя. Заняв удобную позицию за воротами, принял на всякий случай соответствующую позу — человек забежал по малой нужде. Дождь не переставал. Прошла женщина в кирзовых сапогах, потом мужчина с высоко поднятым воротом, за ними шагал и Колков. Следом за Колковым плелись две женщины с корзинами. И тут Ольшевский заметил человека в хромовых сапогах, в плаще, в кепке. Это и есть наблюдатель. Еще через минуту проползла легковая машина со знакомым номером. Мороз пробежал у Ольшевского по спине. «Нас засекли!» — и он потрогал чуть оттопырившийся карман с пистолетом.
В центральном гастрономе, где они условились встретиться, Ольшевский очутился раньше Колкова. Став в самую длинную очередь, начал расспрашивать стоявшую перед ним старушку, как попасть на улицу Кухаренко (она была по соседству с нужной ему улицей).
— Як выйдешь, сынок, повернешь наливо, дойдэш до першого проулка, потим наливо, мынуешь два будынка, буде справа прохидный двир. Через двир выйдешь на Буденовку, а дали...
— Маркивна, — перебила старуху стоявшая рядом женщина, — Буденовка уся розрыта, там грязюка, не пройты, не пройихаты...
Ольшевского больше ничего не интересовало, но он дослушал, поблагодарил и, дождавшись Колкова, подал ему предупреждающий об опасности знак. Потом выскользнул из магазина через двор, юркнул в переулок и вскоре очутился на улице Буденного. Тут он вооружился обрезком водопроводной трубы, выбрал у глухого забора за строительной будкой местечко, где должны были пройти Колков и человек в хромовых сапогах, и стал ждать. Минут через десять случилось то, о чем Николай Николаевич рассказал Бережному.
