Суворов ещё полтора месяца прожил при армии, в Тульчине, ожидая разрешения на отъезд из армии. Наконец, сдал командование Екатеринославской дивизией генерал-лейтенанту А.А. Беклешову — и отбыл в Кобрин. Но в кобринском имении Суворова ждал новый императорский указ, который доставил печально известный, благодаря этой миссии, коллежский асессор Николев: царь запрещал Суворову оставаться в Кобрине. Ему предписывалось поселиться в Кончанском — в своём далёком северном имении. Это напоминало арест. Николев исполнял полицейскую обязанность надзора за отставным фельдмаршалом.
Государь отстранил Суворова от армии, отправив героя в отставку и ссылку. Суворов прощался с армией. Эти драматичные часы отразились во многих легендах, подчеркнувших суворовское умение подчиниться приказу, даже если приказ кажется несправедливым. Генерал А.П. Ермолов рассказывал: «Однажды, говоря об императоре Павле, он (Каховский. — А. З . ) сказал Суворову: «Удивляюсь вам, граф, как вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время как близ вас находится столько войск, соглашаетесь повиноваться Павлу». Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховскому: «Молчи, молчи, — сказал он. — Не могу. Кровь сограждан!» Суворов не пошел на расшатывание армии и государственности, не пошёл на смуту. Свой долг он видел в пресечении крамолы, а не в устройстве потрясений ради собственного честолюбия. В этом Суворов отличался от другого великого полководца того времени, младшего современника нашего героя, Наполеона Бонапарта… Скверно учились у Суворова государственнической дисциплине и некоторые наши неудачливые наполеоны ХХ века… А боевой полковник А.М. Каховский — родной дядя будущего декабриста П.Г. Каховского — был разоблачён как заговорщик в 1798 г., лишён дворянства и пожизненно заключён в Динамюндской крепости, что в устье Западной Двины. В 1799-м Суворов хлопотал за героя Измаила и Праги перед государем. Но амнистировали Каховского только после гибели Павла.
…Итак, отставка. Оскорбительная, приперчённая павловским самодурством. Граф Ф.В. Ростопчин в письме С.Р. Воронцову предусмотрительно критикует Суворова: «Нельзя достаточно удивляться снисходительности государя ко всем глупостям, резкостям и сальностям, которые позволял себе этот человек со времени восшествия на престол». Царедворцы прекрасно понимали, что письма, подобные суворовским письмам Хвостову (хотя бы и частные), были равносильны публичному выступлению…
Суворов последовал в свое северное имение, в Кончанское, под надзором властей, проще говоря — под арестом. 20 сентября фельдмаршал пишет поздравительное письмо императору: «Всемилостивейший Государь! Ваше Императорское Величество с Высокоторжественным днём рождения всеподданнейше поздравляю. Сего числа ко мне коллежский советник Николев. Великий монарх! Сжальтесь: умилосердитесь над бедным стариком. Простите, ежели в чём согрешил. Повергая себя к освященнейшим стопам Вашего Императорского Величества всеподданнейший граф А. Суворов-Рымникский». Это письмо было, может быть, даже излишне верноподданническим. Но только современное сознание увидит в этом унижение полководца. Суворов был искренним и ревностным монархистом, видел в служении государю своё предназначение, служил, в лучших традициях, не щадя живота своего — и коленопреклонённая просьба царской милости в критический момент была для Суворова естественной. Он доверял самому царскому имени и не стеснялся преувеличенно патетических оборотов.
Коллежский советник Николев… Сначала предполагалось, что надзор будет осуществлять городничий Боровичей (город, близлежащий к Кончанскому) Вындомский, но тот отказался от позорной миссии, сославшись на скверное здоровье. Местый помещик Долгово-Сабуров также не проявил рвения. Тогда вспомнили про ретивого службиста Николева, который приказов не обсуждал… В рекомендациях Николеву предусматривался каждый шаг Суворова: «Когда бы он, граф Суворов, вознамерился куда-нибудь поехать в гости, или на посещение кого-либо, то представлять ему учтивым образом, что, по теперешнему положению его, того делать не можно». В этой особой инструкции Николеву было немало пунктов и каждый пункт ограничивал свободу графа Суворова. По донесениям Николева мы можем судить об образе жизни Суворова в преклонном возрасте, на излёте седьмого десятка. Писал Николев и о первоначальной реакции Суворова на его шпионскую миссию: «Графа нашёл в возможном по летам его здоровье. Ежедневные его упражнения суть следующие: встаёт до света часа за два, напившись чаю, обмывается холодной водою, по рассвете ходит в церковь к заутрене и, не выходя, слушает обедню, сам поёт и читает; опять обмывается, обедает в 7 часов, ложится спать, обмывается, служит вечерню, умывается три раза и ложится спать. Скоромного не ест, но весь день бывает один и по большой части без рубашки, разговаривая с людьми. Одежда его в будни — канифасный камзольчик, одна нога в сапоге, другая в туфле. В высокоторжественные дни — фельдмаршальский без шитья мундир и ордена; в воскресенье и праздничные дни — военная егерская куртка и каска… По свидании со мной встретил меня печальным видом, спрашивая, откуда я приехал. Я сказал, что проездом в Тихвин заехал, на что он мне сказал: «Я слышал, что ты пожалован чином, правда, и служба твоя большая, всё служил, выслужил…» Улыбаясь, повторил: «Продолжай этак поступать, ещё наградят». Я в ответ ему сказал, что исполнять волю монаршую — первейший долг всякого верноподданного, он на сие мне отвечал: Я бы сего не сделал, а сказался бы больным» (написано 22 сентября 1787 г.). Неблагонадёжные разговоры вёл Суворов с Николевым. И прекрасно знал, что говорит с доносчиком.
В мае 1797 г. непосредственно началась почти двухлетняя опала боевого фельдмаршала. Особенно жестоким испытанием был первый год царской немилости. Своего надзирателя — Николева — Суворов поселил в очень скромной избушке: он умел быть надменным с негодяями. Николеву пришлось провести несколько месяцев в лишениях, зато карьера его после «кончанской» миссии пойдёт вверх… Ссыльный Суворов пел в церкви, крестил ребятишек, продолжал свои ежедневные спартанские тренировки с холодной водой и утренними пробежками… Но главное — Суворов следил за ходом политических событий в Европе, главным героем которых был генерал Бонапарт, ставший впоследствии императором Наполеоном. Незадолго до отставки, в письме А.И. Горчакову, Суворов дал Бонапарту красноречивую характеристику и даже, как показала история уже XIX в., напророчил крах гениального французского авантюриста: «Пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем; великие таланты военные достались ему в удел. Но ежели, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит единству мысли, — он погибнет».
Нарушая установленный властями порядок, почитатели Суворова искали встреч с ним. Имеются свидетельства о визитах боевых соратников, переодетых мужиками (об этом вспоминал С.А. Талызин).
В столице продолжались интриги недоброжелателей опального фельдмаршала. Сразу с нескольких сторон недруги принялись атаковать Суворова. Начались тяжбы. Сначала — дело майора И.Ф. Чернозубова, отчаянного храбреца, командовавшего казачьим полком. Майор Чернозубов спасовал перед бумажными орудиями 6 мая — и выступил с претензией Суворову, который-де удержал крупную сумму, которую Чернозубов, по устному распоряжению полководца, израсходовал на фураж. Павел приказывает президенту военной коллегии Н.С. Салтыкову удержать с Суворова «восемь тысяч двадцать один рубль… за счёт его имения». Суворов именно по этому поводу раздражённо писал Хвостову: «Обманет меня всякий в своём интересе, надобна кому моя последняя рубашка — ему её дам, останусь нагой». Взимали с Суворова и другие суммы, истраченные командирами на провиант: так, пришлось фельдмаршалу платить и по счетам покойного полковника Шиллинга.
