Часто принимал гостей, но не забывал посещать и церковь, всякий раз выстаивая службу до конца: здоровье ещё позволяло. В Швейцарии и Чехии Суворова встречали как героя-победителя. Одно из последних своих «политических» писем Ростопчину Суворов начал с сообщения: «В Праге меня очень любили» — и перешёл к эзоповым атакам на козни австрийцев. Суворов утешался одним: Европа убедилась в силе русского оружия. Всем было ясно: наш генералиссимус доказал бессилие любого захватчика перед Россией. На каждого найдётся укорот. Граф Ростопчин — изрядный острослов, бывший и хитрым царедворцем, и бурным мистификатором, оставил нам немало рассказов о Суворове, по которым можно судить об афористическом стиле и живом уме Суворова. Умелый царедворец, Ростопчин превратился во влиятельную фигуру с первых дней правления Павла. Был редактором ненавистного Суворову «прусского» армейского устава. Во время опал сношений с Суворовым сторонился, но с видимым удовольствием общался с Суворовым в дни царской милости. Некоторые рассказы Ростопчина о полководце весьма остроумны и любопытны. Так, когда Ростопчин попросил Суворова назвать трёх самых смелых людей, Суворов назвал Курция, Долгорукова и старосту Антона. Первого, потому что тот прыгнул в пропасть, второго — за то, что говорил царю правду, а третьего — так как тот ходил один на медведя. На просьбу назвать самых лучших полководцев и наиболее интересные военные сочинения Суворов загадочно проскандировал: Кесарь, Аннибал, Бонапарт, «Домашний лечебник», «Пригожая повариха». Известен и такой анекдот, рассказанный Ростопчиным: «Сидя один раз с ним наедине, накануне его отъезда в Вену, разговаривал о войне и о тогдашнем положении Европы. Граф Александр Васильевич начал сперва вычитать ошибки цесарских военачальников, потом сообщать свои собственные виды и намерения. Слова текли как река, мысли все были чрезвычайного человека: так его говорящего и подобное красноречие слышал я в первый раз. Но посреди речи, когда я был весь превращен в слух и внимание, он сам вдруг из Цицерона и Юлия Кесаря обратился в птицу и громко запел петухом. Не укротя первого движения, я вскочил и спросил его с огорчением: «Как это возможно!» А он, взяв меня за руку, смеючись сказал: «Поживи с моё, закричишь курицей».
Войска возвращались на родину — а императора Франца лихорадило. Он надеялся, что Павел поменяет решение, и армия Суворова вернётся к театру военных действий. Суворов задержался в Богемии, ожидая нового политического решения. Павел колебался, выдвигал Францу условия для возобновления коалиции. То было время сомнений. Время, благоприятное для колоссальных амбиций генерала Бонапарта, которому удалось воспользоваться смятением и лихорадкой в рядах европейских монархистов. Суворову было нелегко постоянно держать руку на пульсе переменчивой, ветреной политики. Не пришло ещё время для спаянной, решительной антифранцузской коалиции. Решительности им придадут только новые блестящие победы Бонапарта — когда его имперский размах станет угрожающе очевидным для Лондона и Санкт-Петербурга. А пока одинокий рыцарь монархической идеи, генералиссимус Суворов был готов и к новому наступлению на запад и к возвращению в родные края, на восток.
Следует учитывать, что 29 октября 1799 г. вошло в историю как 18 брюмера — день знаменательного переворота во Французской республике. Возвратившийся из египетского похода Бонапарт воспользовался победами Суворова и смятением в Директории, да и взял власть в свои руки. Он стал первым из триумвирата консулов Франции. Павел внимательно следил за французскими событиями и предпочитал не торопиться с действиями. Суворов тем временем убеждался в корыстных намерениях союзников — не только австрийцев, но и англичан. В переписке с Ростопчиным к концу 1799 г. Суворов всё чаще откровенничал и прибегал к колоритному слогу: «Английское намерение это больше докажет. Один прошлый год от галлионов имеют 6 миллионов и от Типо-Саиба 7 миллионов функтов стерлингов. Господа морей — им должно их утвердить на десятки лет изнурением воюющих держав, паче Франции, и хотя бы тогда дать ей паки короля! Вот система Лондона и Вены…» (из письма Ростопчину от 20.01). Да, Суворов считал необходимым для России вмешательство в европейские дела в борьбе против «атеев» и революции. Но он не мог позволить русскому солдату превращаться в пушечное мясо для англо— и германоязычных монархов. Приходилось искать неуловимый баланс между этими стратегическими интересами.
27 декабря в новогоднем послании Суворову Павел рассуждал категорично: «Во Франции перемена, которой оборота терпеливо и не изнуряя себя мне ожидать должно. Идите домой непременно». В то время император предполагал, что консулы уничтожат революцию, сумеют пересмотреть антимонархические и антиклерикальные идеи якобинцев. В этом отношении Павел оказался прозорлив, но не приметил главного: идея экспансии молодого послереволюционного государства при консулах только укрепилась. Государство генерала Бонапарта было ещё опаснее для соседей и для далёкой России, чем республика времён якобинцев и Директории. Пожалуй, лучше всех в далёкой России чувствовал душу Бонапарта и читал в его планах Александр Васильевич Суворов, давно приметивший французского собрата и страшащийся его амбициозного нрава. Суворов видел в Бонапарте и родственную душу — полководца, хорошо чувствующего свои войска и управляющего армейским натиском. И непримиримого оппонента — властного авантюриста-завоевателя.
Последний парад
С политикой Священной Римской империи Суворов имел дело с Семилетней войны, когда прославился австрийский полководец Лаудон, а Суворов познал радость первых батальных побед. В 1789 г. и в начале 1790-го Суворов буквально олицетворял союз России и Австрии в войне с Турцией. Войска Суворова дислоцировались тогда по соседству с австрийскими, и Суворов стал связующим звеном между российской и австрийской армиями. Совместные победы под Фокшанами и Рымником стали фундаментом вечного боевого братства русского полководца и принца Кобургского.
В эффективность союза с Австрией Суворов уже вовсе не верил. Но, возвращаясь из похода, он не мог представить, что его роль в революционных войнах подошла к финалу. В воздухе витала атмосфера скорого раздела Европы. Наполеоновские войны только заваривались, только начинались. И Суворов непрестанно строил планы, намереваясь всё-таки покончить с мятежной Францией, не дожидаясь наступления французов на Россию, не дожидаясь создания мощного антироссийского военного союза.
Суворов то и дело припоминал австрийцам уход войск эрцгерцога Карла из Швейцарии, когда корпус Римского-Корсакова был поставлен под удар. Напоминал настойчиво, может быть, даже перегибая палку. Австрийский автор в «Дневнике похода русских под командованием фельдмаршала Суворова из Пьемонта через Сен-Готард в Швабию» так рассуждает на эту тему: «Сильным является упрёк: его высочество эрцгерцог Карл покинул Швейцарию, чтобы принести в жертву русский армейский корпус генерал-лейтенанта Корсакова. Это утверждение фельдмаршала было доведено до последнего русского. Его высочество своим уходом из Швейцарии этому генералу обеспечил поражение, он должен был быть разбит… Доказательством обратного может быть всем известное: его высочество получил чёткий приказ двора для своей армии о переводе её из Швейцарии в район нижнего Рейна, где Германия взывала о помощи в уничтожении вклинившегося через Майнц противника, то есть так необходимая немецкой армии и осуществлённая эрцгерцогом победа под Некарау и Мангеймом была одержана. Наконец, сам генерал Корсаков, когда в Аугсбурге ему был поставлен вопрос об этом князем Эстергази в присутствии полковника Вейротера, высказался насчёт этого несправедливого утверждения. Его высочество многократно желало покончить с такими заботами генерала. Его высочество при этом вновь заверило: «Он (эрцгерцог Карл) будет, конечно, противостоять противнику, и его высочество надеется, как можно быстрее, объединившись с русскими, напасть на Францию»
[9]
. А ведь Суворов ещё 23 августа молниеносно отреагировал на выступление Карла из Швейцарии в донесении императору Павлу: «От цесарской стороны дошло мне без смысла крушительное известие: Эрцгерцог Карл выступил из Швейцарии, оставил у генерал-лейтенанта Корсакова 21 000 при генерале Готце, который расположил свои войски оборонительно , хотя он должен был ведать, что такая позиция их делит, а неприятель силою бьёт в слабые пункты и принадлежит только крепостям, вместо того, что цесарцы с российскими близ 55 000 должны были почти им равного Массену атаковать. Эрцгерцог здоровьем слабой опочивал больше 3-х месяцев по указу, и своё правило в наследство оставил». Многое предвидел Суворов, научившийся читать в планах достойного, талантливого противника.
