Припомнил Громыко и забавную легенду Ливадийского дворца: «В Ялте Сталин похваливал грузинские сухие вина, а потом спросил:
– А вы знаете грузинскую виноградную водку – чачу?
Ни Черчилль, ни Рузвельт о чаче и слыхом не слыхивали. А Сталин продолжал:
– Это, по-моему, лучшая из всех видов водки. Правда, я сам ее не пью. Предпочитаю легкие сухие вина.
Черчилля чача сразу заинтересовала:
– А как ее попробовать?
– Постараюсь сделать так, чтобы вы ее попробовали.
На другой день Сталин послал и одному, и другому в подарок чачу».
У Сталина и Молотова Громыко прошел основательную дипломатическую школу. Тактика Сталина, проявившаяся на конференции держав-победительниц в Потсдаме, навсегда стала эталонной для Громыко. Было чему поучиться у такого монументального переговорщика, как Сталин. Громыко был наблюдателен. Присматриваясь к вождю, отмечал не только явные, но и тонкие, едва уловимые приметы сталинского политического стиля: «Что бросалось в глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни доводилось его видеть, прежде всего обращало на себя внимание, что он человек мысли. Я никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его определенного отношения к обсуждаемому вопросу. Вводных слов, длинных предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило, если кто-либо говорил многословно и было невозможно уловить мысль, понять, чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль.
Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд еще острее. Но этот взгляд таил в себе и тысячу загадок.
Сталин имел обыкновение, выступая, скажем, с упреком по адресу того или иного зарубежного деятеля или в полемике с ним, смотреть на него пристально, не отводя глаз в течение какого-то времени. И надо сказать, объект его внимания чувствовал себя в эти минуты неуютно. Шипы этого взгляда пронизывали.
Когда Сталин говорил сидя, он мог слегка менять положение, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, иногда мог легким движением руки подчеркнуть мысль, которую хотел выделить, хотя в целом на жесты был очень скуп. В редких случаях повышал голос. Он вообще говорил тихо, ровно, как бы приглушенно. Впрочем, там, где он беседовал или выступал, всегда стояла абсолютная тишина, сколько бы людей ни присутствовало. Это помогало ему быть самим собой». Эти мемуарные строки были написаны через тридцать-сорок лет после встреч со Сталиным. Сталинские выдвиженцы умели крепко запоминать каждое слово, каждое движение вождя. Вот Трумэн, заблаговременно потренировавшись, побаловал своих высоких гостей игрой на фортепьяно. Сталин изрек: «Музыка – хорошая вещь, она из человека выгоняет зверя». И Громыко с Молотовым, переглянувшись, заулыбались: «Каков намек!». О пиетете, который испытывал Громыко к Сталину, вспоминал и О. Трояновский. Во время одной из сессий ООН король Иордании Хусейн пригласил Громыко на беседу. Министр долго сомневался – не унизит ли он достоинство Советского Союза, явившись в гостиницу к королю? Может быть, пригласить Хусейна на чай в наше представительство? Но короли к министрам не ездят. Тогда Трояновский напомнил ему, что во время Тегеранской конференции Черчилль и Рузвельт принимали иранского шаха в своих резиденциях, а Сталин не преминул поехать к шаху. Вспомнив об этом, Громыко тут же решил: едем к Хусейну.
Громыко – без преувеличений, истинный основатель ООН с советской стороны. Именно он представлял СССР на конференции 1944 года в Думбартон-Оксе, где был подготовлен проект устава организации. Тогда Советский Союз добился «принципа единогласия пяти держав» в Совете Безопасности ООН: это было право вето, не позволявшее буржуазному большинству принимать решение вопреки воле Советского Союза. Добился того, что наша страна в ООН была представлена тремя членами: СССР, УССР, БССР. Всю жизнь Громыко будет оберегать авторитет ООН. В апреле 1946 года Громыко становится представителем СССР в ООН и заместителем министра иностранных дел. Он тут же выступил с предложением о всеобщем сокращении и регулировании вооружений. Шла «холодная война», ее первый этап, который в СССР называли «ядерным шантажом».
В августе 1947 года журнал «Тайм» писал: «Как постоянный представитель Советского Союза в Совете Безопасности Громыко делает свою работу на уровне умопомрачительной компетентности». Через пять лет Сталин пошлет его «улавливать ходы изощренной английской дипломатии» – послом в Великобританию. Есть мнение, что это назначение было дисциплинарным наказанием за случайное нарушение субординации в отношениях МИДа и ЦК, допущенное Андреем Андреевичем, – наказанием мягким, но все же ощутимым. Всех секретов Черчилля он не выведал, хотя побеседовали они всласть и не без подтекстов. В апреле 1953-го Громыко вернется на Родину, в кресло первого заместителя министра иностранных дел. Четыре года он был вторым человеком в МИДе. Сначала – после Молотова, потом – после Шепилова. На июньском пленуме 1957-го рухнула карьера Шепилова, «примкнувшего» к группировке Молотова (Шепилов отнюдь не был единомышленником Молотова, Маленкова и Кагановича, но не преминул покритиковать Хрущева, на чем и погорел). Кого поставить во главе МИДа? На Смоленской площади не было более компетентного руководителя, чем первый заместитель Шепилова и Молотова Громыко. Хрущева Громыко устраивал. Его знает и уважает весь дипломатический мир, статус «фундатора» ООН значил многое. В отличие от Шепилова и Молотова, Громыко не был партийным деятелем и не мог влиять на внутреннюю политику. Он и членом ЦК-то стал всего лишь год назад. Бунтарских склонностей не имел, Хрущев мог рассчитывать на громыковскую деловитость и привычку к субординации. Хрущев и не собирался приближать Громыко к партийному ареопагу. За шесть лет работы с Хрущевым он не стал даже кандидатом в члены Президиума ЦК. Хрущев сделал правильный ход: МИД обрел профессионального руководителя. Громыко умело скрывал антипатию к Хрущеву, был вполне исполнителен. Громыко старался сделать извилистую хрущевскую дипломатию осмысленной, целенаправленной. Действовал Громыко и на кубинском направлении. Куба была гордостью советской внешней политики, символизировала успех советской экспансии в подбрюшье врага. Кубинские товарищи, кроме прочего, наградили Громыко свежими политическими анекдотами. Запомнился рассказ Гевары об одном из революционных совещаний:
«Фидель спросил: «Скажите, друзья, кто из вас экономист?»
Тут Че Гевара сделал паузу, улыбнулся и продолжил свой рассказ:
– Мне послышалось, что Фидель спрашивает о том, кто из присутствующих коммунист, и я не задумываясь ответил: «Я». На это Фидель сказал: «Вот тебе и заниматься экономикой».
Громыко пришлось подстраиваться под эксцентричный стиль Хрущева. 12.10.1960 он даже подстукивал кулаками по пюпитру в зале ООН, когда Хрущев проводил самое известное из своих карнавальных выступлений. Консервативный Громыко играл эту роль исподволь, со священным ужасом. Но потом, в кулуарах, то ли в шутку, то ли всерьез объявил, что готов был стучать и ботинком, да не успел развязать шнурки. Эту выходку Хрущева Громыко считал позором советской дипломатии.
