– Знаешь, куда едем? – спросил Пронин Василия.
– Никак нет, Иван Николаевись.
– В Валентиновку!
Машина ехала по Москве. Город жил мирной жизнью. Люди сновали по улицам: кто – в заботах о хлебе насущном, кто – в желании развлечься этим теплым летним вечером. Василий Могулов ехал аккуратно, внимательно объезжая воронки, несколько раз пришлось дать задний ход. На загородном шоссе «ЗИМ» прибавил ходу.
Пронин систематизировал информацию, которую за эти дни смог выудить из дипломатических и агентурных источников. Никакого компромата досье на Малля в себе не содержало. Связей в СССР он не имел, его знакомые в Европе вроде бы находились под контролем, и ничто не предвещало их участия в возможной диверсионной деятельности. Московский дипкорпус капиталистических стран также был под наблюдением уже почти месяц. Подозрительных или открыто враждебных контактов и действий выявлено не было. Но было и одно исключение – адвокат Потоцкий. Пронин и раньше слыхал эту фамилию. Еще до войны, когда Потоцкий был студентом Московского университета, любимцем Андрея Януарьевича Вышинского. В лубянских кругах его называли просто: Человек из Замоскворечья. Чем он был знаменит? Да просто никто другой в Москве не позволял себе столь открытых контактов с иностранцами. Дмитрий Василич Потоцкий принимал в своем кабинете то итальянского профессора, то негоцианта с Ближнего Востока. И это ему сходило с рук! На карандаш его взяли давно, но крупных неприятностей у этого замоскворецкого романтика не бывало. Пронин присутствовал на одном совещании у Берии, когда Меркулов рассказывал, что его сын в начале тридцатых учился в одном классе с Потоцким в школе на улице Серафимовича. Уже тогда Потоцкий вел странную переписку с зарубежными деятелями левого движения. Попробовал бы он переписываться с «правыми»! Меркулов предложил вызвать Потоцкого для беседы, но Лаврентий Палыч нахмурил брови: «Человек из Замоскворечья должен остаться в Замоскворечье!» И вот оказалось, что этот Потоцкий переписывался и с Маллем. Копии писем Пронин прочитал. Ничего особенного в них не было – светские разговоры о Моцарте, о пианистке Юдиной, о дирижере Мравинском да вполне патриотические рассуждения о победах Красной армии. И все же… Этот Потоцкий наверняка будет крутиться возле Малля.
Один молодой адвокат – как это мало для досье… Но Пронин, несмотря на кажущуюся безобидность Малля, чувствовал, что тут дело нечисто. Малль точно был знаком с почившим в бозе Аугенталером. И у них были взаимные корыстные интересы. А вот оплачивал их совместные действия некто по другую сторону Атлантического океана. Всего одно небольшое донесение, касающееся финансов, в досье, состоящем из тысяч страниц, но оно свело немца, швейцарца и американца!
Ковров, с которым Пронин беседовал утром, сообщил ему о мерах, предпринятых для охраны Малля, так сказать, «в обычном порядке». В полное распоряжение Пронина передавалось то, что составляло «особый порядок охранных мероприятий». Их надо было тщательно продумать. Не по дороге, а в более спокойной обстановке.
Пронин обратился к Василию, уверенно ведущему авто по загородному шоссе:
– Василий Могулович, а вы не могли бы рассказать о вашей местной медицине? Поверья там разные, традиции… Я слышал, есть особые методы в буддизме. Дыхание, питание… Сто раз слыхал, а толком разобраться все времени не было.
– Могу, Иван Николаевись. Я ведь, если бы не война, стал бы лучсе врасем. Я любил лесить людей у себя. У отца были свитки с китайскими медисинскими трактатами. А я еще просил взять в монастыре буддийские рукописи. И старых людей спрасивал. Усился. Я много знаю.
«Вот так шофер, вот так самоед, – удивлялся про себя Пронин. – Просто подарок судьбы какой-то, шут ее побери!»
Всю дорогу он с интересом слушал рассказ Василия о дыхательной гимнастике, лечении травами и минералами, а также достижении состояния счастья и безмятежности ненаркотическими способами.
Новоявленный Валтонен встретил Пронина крепким запахом хорошего мыла – причесанный, румяный, являя разительный контраст небритому и бледному заключенному одиночной лубянской камеры Элоранте. Излучая свое знаменитое «опережающее обаяние», Пронин обнял нового товарища – и застыл, ожидая приглашения сесть. Нужно было показать, что хозяин в этом доме – Валтонен, бывший военный преступник Элоранта.
И хозяин подвел гостя к круглому столику, сервированному для чая.
– Ну, как устроились, Андрей Августович? Как нам здешние места?
Тот развел руками:
– «Хороши фесной в сату цветочки…» – по радио поют. Места – настоящая красота. Я видел карпов в озере…
– О, так у вас даже радиоточка есть! – порадовался за своего нового сотрудника Пронин. – Отменно.
Он посмотрел в окно: ветки яблони, уже отцветшей и усыпанной молодыми плодами, стучались в стекло форточки.
– Вас снабдили всем необходимым – в смысле рациона и экипировки?
– О, да. – Андрей Валтонен изменился в лице. – Но это не означает, что я вам буду рассказывать все подряд. Мы догофаривались – буду только чуть-чуть откровеннее.
Пронин кивнул головой и мягко улыбнулся:
– Чуть-чуть откровеннее, чем раньше, дорогой друг. А вы и раньше были чуть-чуть откровенны.
– Вы спрашивали про Малля?
– Было дело. – Пронин привычно хлопнул себя по коленям. Новенькие галифе на несколько мгновений сохранили след его пятерни. – Только вы уж, Андрей Августович, хоть бы чаек наладили для разговора. Я как-то отвык разговаривать с вами всухомятку.
Элоранта улыбнулся и отлучился на некоторое время для приготовления чая. Пронин внимательно осмотрел жилище «новокрещеного» и остался им доволен. Эстонец обустроился скромно, но кругом – чистота. Занавесочки на окнах, салфеточки на столах и тумбочке, покрывала на кровати.
– Вы, конечно, задали этот фопрос неспроста, – раздался голос Валтонена, вошедшего в комнату с чайником. – У вас есть информаторы. Я – только один из многих. Это я понимаю.
Пронин улыбался. Сколько он слышал таких самооправданий! Привычная ария предателя. В данном случае – полезного предателя.
– Так вот, Малль. Я уже слышал эту фамилию. Так я вам сказал в прошлый раз. Вы ведь убили полковник Аугенталер?
– Он говорил вам о Малле?
– Ха! Говорил! Именно. Полковник Аугенталер готовил большую операцию. Он хотел объявить террор фся советской власть! Начало действий должно состояться на глазах у Малля, в людном месте. Понимаете, чтобы весь мир содрогнулся от крови! Чтобы у вашего товарища Сталина задрожали скулы! – Элоранта выкрикнул несколько слов по-немецки, после чего виновато пожал плечами: – Так говорил полковник Аугенталер.
– Почему же террор нужно объявлять именно в присутствии Малля? Какой смысл?
– Вы сами понимаете. Во-первых, это гарантирует огласку на весь мир.
– И резонанс.
– Да, резонанс. А во-вторых, Иван Николаевич, я скажу вам это «во-вторых», но это будет мое последнее слово на эту тему.
