– Ну, ноты я вам устрою, а с пластинкой придется повременить. Москворецкий завод не успевает удовлетворять повышенный спрос трудящихся на пластинки. У нас на это дело очередь, перед которой равны все.
– Социализм?
– Социализм, – уважительно сказал Пронин. – Кстати, ноты вам лично мог бы подписать автор, он сейчас находится в театре.
– Ну, в этом-то я не сомневаюсь. Премьера все-таки. И где же расположился наш герой дня?
– Третий ряд, по центру.
– С высокой дамой, у которой пышная прическа?
– Да, они покинули зал на время антракта.
– Смелый поступок для сегодняшнего триумфатора. Публика может и разорвать на сувениры…
Знал бы он, этот швейцарский дипломат, что каждый шаг «публики» контролировался товарищем Лифшицем, который уже исходил потом, регулируя перемещение своих боевых частей во время антракта. Он выбрался из тесной каморки осветителя и теперь пытался проконтролировать и упорядочить броуновское движение зрителей между залом, буфетом и комнатами гигиены.
– Хотите пари? – Малль повернулся к Пронину. – Успех сегодня будет грандиозный. Овации, завтра с утра – восторженные рецензии в газетах, а потом два года аншлагов. Этот господин Дунаевский будет богатым человеком. Или, как у вас говорят, обеспеченным.
– Кажется, он и сейчас не может пожаловаться на нехватку материальных средств, – вздохнул Пронин.
– Иногда я завидую кумирам публики. Парят, как птички, собирают свои гонорары, купаются в успехе.
– Ну, за этой пышной витриной трудно разглядеть годы упорного труда.
– Ах, вы обстоятельны, как газета «Правда». Я же не претендую на универсальную истину. Мне просто завидно.
– Вот и объект вашей зависти подошел. – Пронин кивнул на появившегося в партере Дунаевского.
– Его спутница недурна.
– А почему бы и нет?
– У вас и после коллективизации остались интересные барышни.
Малль и Пронин засмеялись, а молодой переводчик в который раз покраснел, слушая их речи. Он вообще чувствовал себя лишним в этой ложе, пока Малль болтал с Прониным, а посол и его супруга, как голубки, не могли отвлечься друг от друга, обсуждая музыку Дунаевского. Он несколько раз пытался заговорить с Хармишами, но те лишь вежливо кивали, не поддерживая беседу с ним.
– Вы не забыли о своем обещании познакомить меня с господином композитором? Я думаю, это лучше сделать сейчас. После окончания спектакля ему будет не до меня. – Малль разглядывал Дунаевского в бинокль.
Пронин развел руками:
– Исполнять желания гостя – прямая обязанность гида.
Он кому-то махнул рукой из своей ложи, и к Дунаевскому подошел дородный старик в черкеске. Вместе они направились к Маллю. Старик остановился у дверей ложи, а Дунаевский робко постучал.
Малль величественно поднялся навстречу гостю. Андрей пристроился между ними, почуяв, что настало его время.
– Прекрасная музыка. Запомните этот день. День вашего успеха.
– Спасибо. Польщен. – Вблизи Дунаевский казался маленьким и тощим, на голову ниже своей спутницы. – Посмотрим, как вам понравится финал…
– Понравится. И не только мне. Поверьте старому театральному волку.
Во время их беседы Пронин меланхолично рассматривал партер, отметил активность Лифшица и его людей. «Да, не умеем мы еще работать тихо и незаметно. Железнов умел, только где он теперь… Скольких унесла эта проклятая война. Теперь вот возись с юнцами неотесанными…»
Малль спросил у композитора об истоках его творчества, о новаторстве в жанре оперетты, поинтересовался планами на будущее. Дунаевский отвечал тихо, вынужденное интервью смущало его. Он с готовностью вручил дипломату книжку с нотами, размашисто подписав первую страницу. После этого композитор удалился к своей спутнице. Малль, излучая улыбки, занял свое место.
– Замечательный, скромный, талантливый человек! – сказал он Пронину.
– Да, у нас не в ходу самореклама и позерство.
Пронин налил в бокал шампанское. Почему-то он не сомневался: террористических актов сегодня не будет. Но, вспомнив о недавних своих метаниях, он снова оглядел пол и бросил взгляд на рукав Малля. Что за черт! Запонка была на месте.
Пронин небрежно откинулся на спинку кресла, чтобы получше рассмотреть вторую руку швейцарца. На правой руке запонки не было! «Стоп. Десять минут назад все было наоборот. Это точно».
– Искусство сближает людей, – теоретизировал Малль. – Я уже почти забыл, что нахожусь в стране с иным социальным строем.
– Классика марксизма-сталинизма говорит совсем о другом, – ответил Пронин. – Искусство – это идеология правящего класса. Так что наше искусство сближает, пожалуй, трудящихся всех стран. А вы, господин Малль, причисляете себя к трудящимся?
– Я – общественный деятель, следовательно, тружусь в интересах общества, выразившего мне доверие. – Малль поднял руку, чтобы отбросить назад выбившуюся прядь надушенных волос.
– Браво, отменно. Хороший ответ.
Пронин восстановил в памяти то, что он заметил полчаса назад: ну да, конечно, тогда запонки не было на левой руке. Именно этой рукой Малль привычно заглаживал назад свои волосы. «Что это еще за чудеса в решете? Не руки же, в самом деле, у него поменялись местами, это же не протезы. Да и не фокусник этот Малль, а уважаемый дипломат. Но если он все-таки фокусник и пошел на этот трюк – значит, что-то в его запонках кроется! Тайный знак? Пароль, зашифрованный разговор? С кем? С послом ему переговариваться таким образом нет смысла – они и так могут уединиться в тиши посольства. Значит, в зале должен быть связной. Или связные. И почему здесь нет его секретаря?»
Теперь уже Пронин не мог думать ни о чем другом, кроме запонок дипломата. «Нельзя посвящать в это дело Лифшица и других. Они арестуют Малля, чего доброго, повяжут и Дунаевского, чтобы применить к нему свои бериевские методы дознания, аккуратные и болезненные. Все будет испорчено. Да, это загадка для одиночки, для майора Пронина».
– Господин Малль, – обратился он к своему подопечному, – а где же ваш секретарь? Он что, избегает посещать наши скромные культурные мероприятия?
– Да нет, отчего же? Юрген, правда, любит более динамичные зрелища. Футбол, атлетика… На худой конец – цирк или мюзик-холл. Но сегодня у него работа в посольстве. Вообще-то я жду его ко второму отделению, но, как видите, его все еще нет. Видимо, не успел закончить дела.
– А повар?
– О! – воскликнул Малль. – Этого в театр и на аркане не затащишь! Уж не знаю, в чем тут дело, видимо, что-то личное… Предположительно, он был влюблен в циркачку или артистку варьете, ну и – разбитое сердце навек… Нерастраченный жар сердца он теперь использует для приготовления бифштексов.
– Да, грустная история, – сочувственно проговорил Пронин.
