— Может, — кивнул он. — Гинеколог — может… Скажи: твоя мама очень обеспокоена нашими встречами?
— Очень! Она даже напрашивалась к тебе в гости, но я не разрешила. У нее и так полно знакомых мужчин, а у меня только ты один на всю жизнь!
— Ты так ей и сказала?
— Да, а что?
— А потом поинтересовалась, не занимается ли она онанизмом? — Старик говорил все тише и тише и еще закрывал глаза.
— Это ты мне посоветовал спросить! — возмутилась я.
— Да, конечно… Ты хотя бы понимаешь, что означает это слово?
— Я не была уверена и посмотрела в словаре. У нас во дворе это называют по-другому.
— Я должен с тобой серьезно поговорить, — решился старик.
— Ты меня прогоняешь, да? Боишься, что я окажусь этой, как там… раздефлорированной и мама устроит скандал, все свалит на тебя, да?
— Да нет же, сядь. Я тебя не прогоняю и ничего не боюсь. Может так получиться, что силами общественности, органов закона или просто по желанию твоих родителей мы больше не сможем видеться. Я должен тебе кое-что объяснить. Тогда, у мусоропровода, ты ведь не собиралась покончить с собой?
— Ну… — Я задумалась, своим вопросом он совершенно сбил меня с толку. — Не то чтобы покончить… я просто хотела уйти. Окно показалось мне проходом в другое место, где меня ждут, любят и все прощают. Почему ты вдруг спрашиваешь? Два года прошло — не спрашивал, а теперь спрашиваешь?
— Я боюсь не успеть. Ты должна знать, что ты не больна, тебе не нужно лечиться у психиатра, а твое поведение тогда было обыкновеннейшей истерикой, а не осознанным желанием самоубийства. Твоя мама рассталась с отцом, в школе ты не прижилась так легко, как это получается у других детей, не обремененных одиночеством и воображением. Ты здорова и, надеюсь, сумеешь воспользоваться историями из моего опыта самопознания. Будь счастлива и не растрачивай свою энергию счастья попусту. Может быть, тебе встретится человек достойной силы, настоящий повелитель одиночеств, и ты не сразу дашь себя победить благодаря моему скромному опыту.
— Что это ты, как на похоронах? — Я потрясла старика за плечо.
— Предчувствия, девочка, предчувствия скорой разлуки…
— Ну-ка, перестань киснуть! Сейчас я тебе покажу фокус, и ты сразу развеселишься! Смотри, смотри же!
Оглядев в зеркале напоследок синюшно-красную скулу, я взяла со стола накрахмаленную салфетку и усиленно потерла скулу, потом послюнявила салфетку и опять потерла, пока лицо Бога напротив не изменилось до полного неузнавания — рот приоткрыт, челюсть расслабленно отвисла, глаза застыли на моем лице с удивлением и недоверием.
Повернув к себе круглое зеркало, я убедилась, что синяк на лице почти исчез. Еще чуть-чуть нужно подтереть у глаза… Все. Готово.
— Это что… Это было нарисовано? — не поверил старик, тыча в пространство между нами длинным скорченным пальцем.
— Французская косметика, — снисходительно кивнула я.
— То есть твоя мама не била тебя по лицу?
— Не била. — Я раскручивала небольшое зеркало в стоячем обруче, и оно мелькало то моим лицом, то люстрой — по очереди.
— Правильно ли я понимаю, — старик сложил перед собой на скатерти ладони — одну на другую, — что ты и вопрос мой ей не задавала.
— Не задавала, а зачем? Я легла на ковер, закрыла глаза и в подробностях представила себе, что бы сделала моя мама, задай я ей такой вопрос. Было несколько вариантов, но кончались они одним и тем же — избиением развратной дочери. И я подумала… Если ты, обладая женщиной на слух, мог потом в подробностях…
— Это не одно и то же, — перебил старик. — Я никого не пугал своими рассказами, всего лишь привлекал внимание, очаровывал…
— Я не собиралась тебя пугать. Разговор о Тете-кенгуру у нас с матерью происходил в реальности — неделю тому назад, — когда я сказала, что влюблена и собираюсь посвятить тебе остатки своей юности.
— Остатки?..
У старика почему-то сел голос. Может быть, я переборщила с синяком?
— Ну да… Я думаю, ты еще проживешь лет пять-шесть, я тебя похороню с рыданиями, поставлю на могилке памятник и только тогда смогу думать об устройстве личной жизни.
— Ты так не говорила, ты опять все придумываешь, да?
— Честно! — поднесла к губам два пальца и подула на них.
Он бы дожил до девяноста двух лет или даже до ста десяти, не потеряв ни памяти, ни красоты, ни умения повелевать. Доктор сказал после вскрытия, что у старика были “на редкость здоровые внутренности, обширнейший мозг, сердце двадцатилетнего и тело с отработанной для его возраста минимальной жировой прослойкой и устоявшейся жилистостью”.
— Мне бы такое тело к восьмидесяти годам! — мечтательно вздохнул доктор.
Домашние задания
Я смотрела снизу в две ноздри, из которых торчали завитки пегих волос, в подбородок с позавчерашней щетиной, в подрагивающие при крике чуть провисшие щеки (опять он плохо спал, а вот почему, интересно?..), я медленно осматривала сантиметр за сантиметром все его лицо, но старик схватил меня за плечи, стал трясти и требовать, чтобы — глаза в глаза.
— Значит, ты пришла сегодня с нарисованным на лице синяком, чтобы посрамить меня?
— Я только хотела доказать, что хорошо обучаема.
— Хорошо обучаема? Да ты ничего не поняла. Ни капельки не поняла из того, что я говорил! Ты пришла сюда сегодня получить удовольствие! Всего лишь удовольствие, как плохонький актер, который нанялся пугать публику бутафорским ножом! Я же, рассказывая посторонним свои истории, прежде всего ставил задачу доставить удовольствие! Доставить — понимаешь разницу?
— Напугать — тоже неплохо получается, — неуверенно обороняюсь я.
— Плохо! Плохо получается, потому что количество пуганых людей растет и так, само по себе, в силу навязанной им жизнью отвратительной реальности! Скоро не с кем будет словом перемолвиться, — устало отмахнулся он от моих протянутых в мольбе рук.
— Прости-и-и-и!!
— Не визжи так, у меня ухо закладывает. — Он засунул в ухо мизинец и стал трясти им там.
И я поняла, что прощена. Я попросила расписаться в дневнике, сразу подсунула его открытым и с интересом наблюдала, как, шевеля губами, старик читал те предметы в расписании, напротив которых стояли двойки. Двоек у меня на этой неделе две.
— Тебе не нравится биология? — поинтересовался он.
— Ни капельки.
— Объясни.
— Изволь. — Я манерно уселась напротив него на свое место за столом. Я уже выучила достаточно древних слов. Правда, некоторые не удается произнести с ходу, как родные. Например, “нехристь”, “взопреть”, “ерепениться”, “жуировать”, “лице-прият-ство-вать”, “меркан-ти-лист-ка”. Но есть и любимые. Душегуб, например, или подмалевок. Как раз вчера я с удовольствием заявила Свистунову с первой парты, что никакой он не отличник, а так себе, подмалевок, и бедняга потом полдня мучился, решая, ругательное это выражение или нет, пока не добежал домой к словарю.
