— Что это он, черт возьми, делает? — спросил Фицхью.
Макс вытряхнул на ладонь еще чипсов.
— Не удержал завтрак. Вон оно, под ногами.
— Господи. Убери его оттуда.
— Что, прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас!
Макс приложил к уху наушник, пробежал пальцами по клавиатуре и сказал:
— Лоуренс.
Чернокожий выпрямился и прижал к уху палец.
— Выходи.
Лоуренс медленно направился к двери под крики Уивера. Фицхью встретил охранника в коридоре и, хотя Лоуренс был на голову выше, ткнул его пальцем в грудь.
— Увижу такое еще раз, вылетишь. Понял?
Лоуренс отвел налитые кровью глаза и кивнул.
— Возвращайся в вестибюль и пришли кого-нибудь покрепче. Не бабу, а парня с яйцами.
Еще раз кивнув, охранник поплелся к лифту.
Макс уже предупредил Джона, так что когда Фицхью вошел в камеру, Мило сидел на корточках у стены. Кровь сочилась из нескольких мест на груди, ногах, в области паха. Второй охранник стоял, вытянувшись, у противоположной стены. Джон укладывал электроды. Мило расплакался.
— Позор. — Фицхью постучал его папкой по локтю и, отступив, скрестил руки на груди. — Загубить такую карьеру. И из-за чего? Из-за желания отомстить. На мой взгляд, полная чушь. — Он опустился на корточки, посмотрел в покрасневшие глаза Мило и раскрыл папку. — Так вот как Мило Уивер защищает свое честное имя? — Он постучал пальцем по большой цветной фотографии — Том Грейнджер у ступенек своего дома на озере Хопатконг. За этой фотографией последовали другие: панорамные снимки, демонстрировавшие положение тела — в пяти ярдах от ступенек; крупным планом — входные отверстия в плече и на лбу. Две мягкие пули, оставившие на выходе развороченные раны и изуродованное тело Томаса Грейнджера.
Слезы потекли обильнее, и Мило, покачнувшись, завалился на пол.
— Вот еще плакса, — Фицхью выпрямился.
Все в маленькой белой комнате ждали. Мило глубоко вздохнул несколько раз, взял себя в руки, вытер глаза и нос и кое-как поднялся.
— Ты мне все расскажешь, — сказал Фицхью.
— Знаю, — ответил Мило.
4
За Ист-Ривер, в Бруклине, скорость пришлось сбросить — движение здесь сильно замедлилось, приходилось то и дело притормаживать и даже останавливаться из-за выскакивающих перед машиной пешеходов, особенно детей. Специальный агент Джанет Симмонс кляла всех и каждого. Ох, уж эти людишки — несутся куда глаза глядят, как будто уж им-то поперек дороги никто и ничто не встанет. Никто и ничто — ни автомобили, ни перекрестный огонь, ни маньяки, ни скрытые от посторонних глаз махинации секретных служб, которые могут запросто перепутать тебя с кем-то и упрятать в клетку, а то и просто пустить по ошибке пулю в голову.
Припарковалась она на Проспект-авеню, неподалеку его пересечения с Гарфилд-стрит. Припарковалась с таким расчетом, чтобы ее машину не было видно из окна кабинета Фицхью.
Она, конечно, пошумела в этом кабинете, хотя, сказать по правде, никаких реальных рычагов воздействия на Теренса Фицхью в деле Мило Уивера у нее не было. Да, он убил Тома Грейнджера на американской территории, но и убийца, и жертва служили в ЦРУ, которое, в соответствии с законом, и занималось расследованием.
Так почему бы не отступиться? Что ей нужно? Она и сама не знала ответа. Возможно, зацепило убийство Энджелы Йейтс. Успешная женщина, столь многого достигшая в профессии почти исключительно мужской, погибла от руки человека, которого она, Джанет Симмонс, упустила в Теннесси. Означало ли это, что она несет ответственность за смерть Энджелы Йейтс? Может быть, и нет. Тем не менее Джанет чувствовала себя виноватой.
Это нелепое чувство ответственности висело над ней черной тучей чуть ли не всю жизнь, хотя штатный психотерапевт в министерстве, тощая, бледная девчонка с нервными, неуклюжими движениями и манерами девственницы, неизменно ее поправляла. Проблема не в том, что Джанет Симмонс ответственна за всех, кто встретился ей на жизненном пути, а в том, что Джанет Симмонс думает, что может быть ответственной за них.
— Вы полагаете, — твердила девчонка, — что можете контролировать все и всех. Серьезная ошибка в восприятии мира.
— То есть вы хотите сказать, что у меня пунктик насчет контроля? — рассмеялась Симмонс.
А девчонка крепче, чем можно было предположить.
— Нет, Джанет, я хочу сказать, что вы — мегаломан. Другими словами, у вас мания величия.
Так что ее желание исправить совершенное Мило Уивером зло не имело ничего общего ни со стремлением к справедливости, ни с сочувствием, ни с любовью к людям, ни даже с борьбой за равенство прав мужчин и женщин. Но это еще не означало, что ее действия не были благородны сами по себе — с таким выводом не спорила даже девчонка-психотерапевт.
Однако на протяжении нескольких недель это ее благородное желание сдерживалось отсутствием веских доказательств. Она могла доказать, что у Мило были возможности для совершения убийств, но не могла представить убедительных мотивов.
Дом Уиверов стоял в ряду ему подобных городских особняков, хотя и выглядел чуть более обветшалым. Входная дверь была открыта, и Симмонс поднялась по ступенькам, не став никого беспокоить. На третьем этаже она позвонила.
Сначала ничего, потом мягкие шаги босых ног по дереву. «Глазок» потемнел.
— Тина? — Симмонс поднесла к «глазку» развернутое удостоверение. — Это Джанет. Я могу отнять у вас несколько минут?
Звякнула цепочка. Дверь открылась — перед ней стояла Тина Уивер, босоногая, в свободных слаксах и футболке. Без лифчика. Выглядела она точно так же, как при их первой встрече в «Дисней уорлде», только более уставшей.
— Может, я не вовремя?
При виде гостьи Тина как будто понурилась.
— Даже не знаю, нужно ли мне с вами разговаривать. Это ведь вы за ним гоняетесь.
— Я полагаю, что ваш муж убил двух человек. Может быть, трех. Вы что, ждете, что я просто махну рукой — мол, ладно, чего не бывает?
Тина пожала плечами.
— Вы знаете, что он вернулся?
Тина не спросила, ни когда, ни куда, — только моргнула.
— Да, сдался сам. Сейчас он в манхэттенском офисе.
— У него все хорошо?
— У него большие проблемы, но он здоров. Можно войти?
Тина как будто и не слышала — она уже повернулась и пошла по коридору к гостиной, оставив дверь открытой. Джанет последовала за ней в комнату с низким потолком, большим, но старомодным телевизором с плоским экраном и дешевой мебелью. Тина опустилась на диван и, подтянув колени к подбородку, выжидающе смотрела на гостью.
— Стефани в школе?
