— Сказал, что отец придавил мне ее плугом.
— Они посмеялись?
— Обстановка к смеху не располагала.
Он допил кофе и плеснул в гущу коньяку.
— Тебе имя группенфюрера Лepepa о чем-нибудь говорит? — спросил Фельзен.
— Группенфюрера СС Освальда Лерера? — осторожно переспросила она. — А в чем дело?
— Мне вечером с ним в карты играть.
— Я слышала, он в СС в начальниках ходит. Занимается, кажется, концлагерями. Пытается вроде бы увеличить их доходность.
— Ты знаешь всех, не так ли?
— Такая уж у меня работа, — отвечала она. — Удивляюсь, как это ты не слышал о нем. Он был завсегдатаем. И в старом, и в новом клубе.
— Да слышал я о нем, конечно слышал, — заверил он ее, хотя это было и неправдой.
Мозг Фельзена лихорадочно работал. Концлагеря… Что бы это значило? Не хотят ли ему поручить какую-нибудь грязную работу, связанную с этим? Перевести его завод на выпуск боеприпасов? Нет. Дело явно идет к какому-то заданию. Внезапно тело его сотряс озноб. Не концлагерем же управлять его поставят? А может, так?
— Пей коньяк, — сказала сидевшая у него на коленях Эва. — И перестань гадать. Все равно не угадаешь.
Она взъерошила ежик его волос и провела пальцем по лицу. Потом, склонив голову к плечу, заново подкрасила губы.
— Забудься, — сказала она.
Просунув свою тяжелую ладонь ей под мышку, он сжал упругую, без лифчика, грудь. Другой рукой полез под комбинацию. Она почувствовала его нарастающее желание. Встала, запахнула поплотнее халат, крепко завязала пояс. И потянулась к двери.
— Придешь вечером?
— Если отпустят, — сказал он и, возбужденный, поерзал на месте.
— А не поинтересовались они, откуда это простой швабский крестьянин знает столько языков?
— Вообще-то поинтересовались.
— И тебе пришлось выдать им весь перечень твоих любовниц.
— Вроде того.
— Французский от Мишель.
— Ну да, ведь это был французский.
— Португальский от той бразильянки. Как ее звали-то?
— Сузана. Сузана Лопес, — сказал он. — Что с ней, кстати?
— Помогли друзья. Вывезли ее в Португалию. Здесь, в Берлине, она с ее темной кожей долго не протянула бы, — отвечала Эва. — И Салли Паркер. Ведь это Салли научила тебя английскому, правда?
— И покеру. И танцевать свинг.
— Ну а русский откуда?
— Я не говорю по-русски.
— Русский от Ольги.
— Ну, с ней мы только «да» и освоили.
— Еще бы, — сказала Эва. — Ведь слова «нет» в ее лексиконе просто не было.
Они посмеялись. Наклонившись к Фельзену, Эва подняла абажур.
— Мне слишком везло, — без особой горечи сказал Фельзен.
— С женщинами?
— Нет. Вечно я мозолил глаза, лез на первый план. Все эти совместные попойки, развлечения…
— Повеселились всласть, — бросила Эва.
Фельзен разглядывал ковер на полу.
— Что ты сказала? — вдруг встрепенулся он, удивленно поднимая взгляд.
— Ничего.
Перегнувшись через него, она раздавила в пепельнице окурок. Он чувствовал ее запах. Она отстранилась.
— Во что же ты будешь сегодня играть?
— В игру Салли Паркер. В покер.
— И куда поведешь меня на свой выигрыш?
— Мне посоветовали проиграть.
— В знак благодарности?
— Чтобы получить работу, которую я вовсе не хочу получать.
Снаружи по Курфюрстенштрассе, шурша по талой грязи, проехала машина.
— Можно другое попробовать, — сказала Эва.
Фельзен поднял взгляд, стараясь угадать, что она имеет в виду.
— Ты мог бы обчистить их.
— Да я уж и то думал, — засмеялся он.
— Это опасно, но… — Она пожала плечами.
— Ну, в концлагерь-то они меня не упрячут, учитывая, сколько я для них делаю.
— В концлагерь они сейчас упрячут кого угодно, уж поверь мне, — сказала она. — Они даже липы на Унтер-ден-Линден срубили. Там только орлы на столбах маячат. Если уж на это у них рука поднялась, то что им стоит упрятать в концлагерь Клауса Фельзена, Эву Брюке, да и Отто фон Бисмарка в придачу?
— Будь он жив.
— Жив или мертв, это для них значения не имеет.
Встав, он очутился с ней лицом к лицу. Он был немногим выше ее, но значительно плотнее. Гибкой белой рукой она ухватилась за дверной косяк, преградив ему путь.
— Сделай, как тебе советовали. Я пошутила.
Он облапил ее и ущипнул за ягодицу, что ей не понравилось. Тогда он стал осыпать ее поцелуями. Она вывернулась и отвела обнимавшую ее руку. Потом они поменялись местами, чтобы он мог уйти. Так, продолжая возиться, они приблизились к двери.
— Я еще вернусь, — сказал он, вовсе не желая, чтоб это прозвучало угрозой.
— Лучше я приду к тебе, когда клуб закрою.
— Я вернусь поздно. Ты ведь знаешь, что такое покер.
— Так разбуди меня, если засну.
Открыв входную дверь, он оглянулся на нее, стоявшую в конце коридора. Ее халат был небрежно распахнут, не прикрытые комбинацией ноги казались отекшими. Она выглядела старше своих тридцати пяти. Закрыв за собой дверь, он стал спускаться по лестнице. На последних ступеньках взялся за поручень и в полумраке лестничной площадки вдруг ощутил всю шаткость того, что держало его на плаву.
В шесть с небольшим Фельзен глядел из темноты квартиры в матовую черноту Нюрнбергерштрассе. Прикрывая папиросу ладонью, он курил, слушая, как завывает ветер и стучат в стекло ледяные градины. На улице показался автомобиль с притушенными фарами; из-под колес летела льдистая жижа. Это оказалась не штабная машина. Она проехала дальше на Гогенцоллерндамм.
Он попыхивал папиросой, думая об Эве, вспоминая, как неловко себя чувствовал, когда она вдруг принялась его подкалывать, выволакивая на свет божий его старые довоенные грешки, всех этих девиц, учивших его приличным манерам. Эва познакомила его с каждой из них, а потом, когда британцы объявили войну, сама взялась за него. Как все это произошло, припомнить он сейчас не мог. Она была большим мастером по части недомолвок и намеков.
Вспоминая сейчас их роман, он вспомнил и тот момент, когда, раздраженный ее холодностью, обвинил ее в том, что она строит из себя даму, а обыкновенный бордель называет ночным клубом. Ледяным тоном она ответила, что ничего из себя не строит.
Целую неделю после этого они не виделись, и он от души порезвился с какими-то девками с Фридрихштрассе, зная, что ей это станет известно. Когда он появился в клубе, она поначалу даже не смотрела в его сторону, отказывалась спать с ним, пока не убедится, что он не заразен. Но в конце концов она все же приняла его обратно.
