Поспелов вышел из фургона и с удовольствием вдохнул прохладный воздух с привкусом прелого сена.
— Номер фургона записали? — поинтересовался он в третий раз.
— Все будет в порядке, Кузьма Ильич, не беспокойтесь.
— Да уж, не беспокоиться… Вы хоть все осколки собрали?
— Все, товарищ майор.
— Да не бывает так, чтобы за одну минуту собрать все осколки от разбитого зеркала почти в два квадратных метра! — опять рассердился Поспелов.
— Так ведь то у обычных людей не бывает, а мы спецы, — уныло оправдывался Петя. — Разрешите мне сантехником сходить в дом?
— Не разрешаю, — без раздумий ответил Поспелов. — Пусть этим занимается, как ты сказал, специалист.
— Но мне очень надо, — понурился Петя.
— Значит, не все осколки собрали, да?!
— Да нет, товарищ следователь, осколки мы собрали… Я, когда выстрелом зеркало разбил, закрыл голову руками, чтобы чего-нибудь не случилось…
— Чего, например? — ехидно поинтересовался Поспелов. — Ты попал в зеркало в конце коридора, которое висело в трех метрах от тебя!
— А мне показалось, что совсем рядом что-то посыпалось… Вот вы сами, Кузьма Ильич, говорили, что нужно искать все необычное, а теперь злитесь.
— Я не злюсь! Я дураков не люблю.
— А я, когда голову руками закрыл, увидел, что три паркетины у стены отличаются немного, как будто они одно целое, и так и есть! Оказалось — крышка тайника.
— Что оказалось? Какого тайника?
— Я поддел сбоку, крышка открылась, а там вот… Коробочка была.
К глубочайшему изумлению Поспелова, Петя вдруг вытащил, как показалось следователю, из внутреннего кармана пиджака металлическую коробочку, сантиметров десять на двадцать, глубиной на три пальца.
— Я, конечно, сразу бы вам это показал, — бубнит Петя, пока Поспелов, сопя, пытается открыть хорошо пригнанную крышку. — Я схватил ее сразу-и бежать к вам вниз поскорей, это спонтанно получилось. А когда посмотрел, что там, понял, что вы теперь с меня не слезете.
— Что это значит — не слезете? — пыхтит Поспелов. Крышка чуть сдвинулась, но не открылась.
— Ругаться будете или вообще уволите.
Коробочка наконец открылась. От судорожного рывка напряженной руки следователя она сильно дернулась, и изнутри выплыл подозрительный серый дымок. Поспелов скривился. В коробке лежало что-то завернутое в грубую холстинку. Поспелов раскрыл холстинку и две-три минуты внимательно изучал несколько обуглившихся костей, странную чешуйчатую шкурку неизвестного ему земноводного и десяток маленьких высушенных рыбок.
— Ничего не понимаю, — сознался он наконец.
— Значит, передадим на исследование в отдел фактурщиков?! — обрадовался Петя.
— Нет, конечно, плохо, что ты утащил это из дома, вдруг хозяйка хватится… черт знает, что это за гадость и зачем нужна, но…
— Я думаю, что это останки дорогого ей человека! — шепотом предложил свою версию Петя.
— Кому — ей?
— Учительнице пения, конечно! Она выгребает из ванны то, что не растворилось до конца, и хранит, как память! Это вещественное доказательство получается. Вы только скажите, Кузьма Ильич, я правильно поступил в тех форсмажорных обстоятельствах? Не нужно срочно возвратить коробку обратно?
— А вобла сушеная тут при чем? Петя только вздохнул.
— Если бы я знал, что это такое… — задумался Поспелов. — Под паркетом, говоришь?
— Очень хорошо замаскированный тайник, если бы я не выпалил случайно из пистолета в зеркало, ни за что бы не найти!
— Кстати, этот выстрел… Пистолет в сейфе, мысль какая-то саднит, не ухватить… Ладно. Отпечатки с коробочки…
— Снял! — доложил Петя.
— Оприходовал, как вещественное…
— Так точно!
— Ну и неси к фактурщикам, снайпер.
ЗЛОСТЬ
Я лежу на тахте, подложив под голову локоть, и смотрю на сосущего младенца. Он сосредоточен, ручки сжаты в кулачки, брови нахмурены. Со знанием дела подходит к такому важному мероприятию. Почему он хмурится? К чему прислушивается в себе и во мне? Я трогаю пальцем его кулачок, кулачок расслабляется. Ноготки отрасли, пора стричь…
Дин-дон!..
На втором этаже звонок тоже хорошо слышен, наверное, где-то установлен динамик…
Почему так много народу рвется в этот дом? Что им всем надо?
Я слышу разговоры внизу, значит, Коля открыл дверь. Поганец! Просила же не подходить к двери, прятала! Поганец, да и только…
Мальчик перестал сосать, но сосок изо рта не выпускает, сосредоточился на своем животе. Бурчание, потом громкий бульк.
По лестнице слышны шаги, я их узнаю, это Коля с загипсованной ногой пытается быстро преодолеть ступеньки. Надо было запереть дверь комнаты на ключ.
Коля врывается в комнату и размахивает руками.
— Там!.. Они приехали, я не знаю, что делать, я тогда ночью сказал по телефону, что Ляля задушена, понимаешь, они приехали!..
— Выйди и закрой дверь.
— Ты не понимаешь, они идут сюда, они хотят тебя видеть, то есть не тебя, конечно…
— Послушай, Коля Сидоркин. Я не могу кричать, когда кормлю ребенка, но, если ты сейчас же не уберешься, я встану и прибью тебя, как только мальчик доест. Ты хорошо меня понял?
— Ты что, совсем слабоумная? Они идут сюда, они станут спрашивать, где Ляля и Антон, ты не знаешь мою мать, она такое устроит!.. — Коля перешел на шепот.
— Задерни шторы.
— Что?..
— Быстро задерни шторы!
Стуча пяткой в пол, Коля ковыляет к окну.
— Спустись вниз и скажи, что я кормлю ребенка и никого не хочу видеть!
— Я уже сказал, что ты не хочешь их видеть, поэтому мама сюда так и рвется!
— Тогда скажи, что я спущу ее с лестницы, если она не уберется.
— Ляля не могла такого сказать!
На соседней тахте проснулась девочка, села и потирает глаза.
В проеме двери появляются две фигуры, я вижу их подсвеченными сзади из коридорного окна.
— Ксюша, деточка, иди ко мне! — плаксиво позвала одна из фигур и двинулась в комнату с протянутыми руками.
Девочка очень быстро соскочила с тахты, подбежала ко мне и запряталась за ногами.
За моими ногами в черных лайковых брюках в обтяжку и в тупоносых ботинках на высоком каблуке.
Собственно, эти самые брюки и ботинки — единственное, что на мне сейчас надето. Если не считать трусов, носков, парика и очков с темными стеклами.
