Мороженщики оглядывают нас настороженно.
— Вот… — мнется Цаца. — Возьмите девушку с собой, а то Хрюк ее продаст Мухтару. А она совсем приличная, честное слово!
— У тебя все приличные, а ты — в первую очередь! — визгливо кричит небольшая толстая бабенка и закатывается смехом.
— Молчи, Кашира, ты вчера тут машину поджидала!
— А ты видала? Видала? — напирает высокой грудью, затянутой крест-накрест платком, Кашира.
— Видала! Сегодня не твоя очередь, а ты опять сидишь!
— Кашира сказала, что ей вчера подвалило в Подольске на свалке целую коробку батареек стащить, до последней электрички торговала, — вступает в беседу небольшой, интеллигентного вида мужичок.
— А ты и веришь? В Подольске? Да она ленивая, дальше Гривны не уезжает! Она вчера здесь мороженое таскала! — теперь и Цаца выставила вперед живот и пошла на Каширу.
Трое бесполых мрачных созданий набросились на Каширу, Цаца тоже успела наподдать носком мужского ботинка в объемный зад. Я оттащила ее за руку.
— Выведите девушку, — вспомнив обо мне, опять просит Цаца. — Она кормящая мать, да ты посмотри на руки, на пяточки! А штаны? Видел штаны? Это пижама такая!
Я задираю телогрейку, чтобы продемонстрировать, что это — пижама.
— У ней ребеночек совсем маленький, она полезла в машину за мусором случайно, выбросила важную вещь, вот и полезла, а ее засосало, а ребеночек плачет-заливается, а Хрюк…
— Чем докажешь? — прищурился интеллигентный мужичок.
Расстегиваю телогрейку и пуговицы пижамы на груди. Не отводя глаз от его лица, нащупываю сосок затвердевшей груди и пускаю струйку.
Драка прекратилась.
— Правда, что ли, кормящая мать? — интересуется Кашира, вытирая кровь под носом. — Ну это нас бог накажет, если не выведем!
— А что это за дорогая вещь, за которой ты в мусор полезла? — вкрадчиво спрашивает интеллигент.
Достаю из кармана телогрейки коробку.
— Да ерунда там такая, что даже противно! — спешит с объяснениями Цаца. — Рыбки сушеные да кости паленые!
Мужичок ковыряется в коробке тонкими породистыми пальцами, потом нюхает их и разочарованно отворачивается.
— Едет!
Вся компания бросается врассыпную, я остаюсь с Цацей.
— Ну вот и ладно, вот и хорошо, — бормочет Цаца, застегивая мою телогрейку. — Авось грудь не застудишь, ребеночка накормишь и меня добрым словом вспомнишь…
Я целую ее в щеку. Цаца отворачивается и всхлипывает.
Кашира и мужичок правильно подгадали место выброса и оказались у кучи коробок первыми. Остальные добежавшие сразу же устроили небольшую потасовку; как я поняла, дороже всего ценилось “ленинградское” и “крем-брюле”, потому что все — в упаковках. Вафельные стаканчики с бумажными нашлепками деформировались сильней и раскупались хуже — не стерильно.
Подошла Кашира и сунула мне в руки коробку стаканчиков.
— Неси, честная кормящая! — Она была злая. Выбранные ею коробки отняли и разрешили взять только “стаканчики”.
За свалкой в заброшенных строительных вагончиках каждый из мороженщиков прятал свои “колеса”. У Каширы это была дребезжащая тележка-пенсионерка с привязанной коробкой от бананов. Я с облегчением скинула туда мороженое. У “особо крутых” были припасены куски твердой углекислоты, этот искусственный лед дышал мутным дымком над тележками быстро уходящих мороженщиков. Кашира, потеряв ко мне всякий интерес, понеслась по дороге, дребезжа тележкой, а меня тронул за плечо мужичок.
— Ты за нами не ходи, — сказал он, бегая по моему лицу глазами. — Эта дорога — на станцию, в электричку в таком виде лучше не соваться. Ты вот здесь пройди, за вагончиками, метров через двести увидишь мойщиков, они тут машины водой заправляют, найдешь Сережу, скажешь, чтобы он отвез тебя куда надо. Скажешь, что Федор Максимыч велел.
— Спасибо.
— Спасибом не отделаешься. Если мне чего понадобится, я тебя найду, и тогда ты мне поможешь.
— Вы меня найдете?
— Я детский врач. Был. Я в Серпухове до сих пор знаю всех детских врачей, уж молочного младенца с такой мамой я смогу найти!
— Какой?.. — под его взглядом мне становится неуютно и стыдно.
— Какой-какой… Обритой!
За вагончиками я сразу увидела вдали площадку и оранжевые баки машин. Заспешила, словно этот Сережа меня ждет. И застыла, как только подошла поближе. Недалеко от вышки с насосом стояла компания шоферов и с равными промежутками ржала, как по команде, — одновременно и громко. В центре этого сборища размахивал руками водитель такси, за двести долларов пустивший меня в свою машину на станции. Опять он рассказывал анекдоты и еще объяснял жестами, если кто недопонял…
— Кого я вижу?! — закричал он, раздвинул круг и пошел ко мне навстречу, расставив руки.
Я заметалась, чтобы не попасть в них, таксист остановился и удивленно поинтересовался:
— Мадам, неужели сегодня вы гуляете пешком? В таком прикиде? Ну, вы здорово рискуете! Вас ограбит первый же гопник, разве можно гулять в таких одеждах, в таких драгоценностях и мехах?!
Подумав, я направилась к его такси. Он успел подбежать первым и церемонно открыл передо мной заднюю дверцу.
Я села.
Он стоял на изготовку, согнувшись в пояснице, и кусал губы, чтобы не утерять показной серьезности.
— Куда изволите?
— Туда же.
— Тогда — за столько же.
— Идет.
Усевшись за руль, он поинтересовался, помню ли я условие поездки в его машине.
— Стра-а-а-анная женщина, стра-а-а-анная! — завыла я, наклонившись, чтобы размотать шнурки на меховых рукавицах.
— Схожая с птицею ра-а-а-аненой! — радостно подхватил водитель. — Грустная, крылья сложи-и-ившая! Ра-а-а-дость полета забывшая!..
И, выехав на шоссе, на словах “…кем для тебя в жизни стану я?” подмигнул в зеркало.
УБИЙСТВО
Офицер пятнадцатого отдела ФСБ Фундик в ноль часов двадцать минут топтался у клуба “Кордес”. На нем были протертые джинсы, заношенная до дыр куртка и стоптанные кроссовки. Уши Фундика устойчиво держали на себе большую кепку в подозрительных пятнах.
Он стоял недалеко от входа, прячась от света фонарей и настороженно следя за металлической дверью под неоновой нашлепкой. Нашлепка мигала, из дверей иногда вырывалась громкая музыка, впрочем плохо слышная в грохоте то и дело подъезжающих и отъезжающих мотоциклов.
Дважды к Фундику подходила небольшого роста, какая-то скукоженная девушка с затравленным взглядом и понурыми плечами, всегда готовыми к непреодолимому грузу неприятностей. Они перебрасывались парой слов, один раз девушка постояла рядом и покурила, судорожно втягивая дым сигареты и оглядываясь. Фундик сосал леденец, иногда прикусывая его передними зубами, и девушка тогда дергалась от только ей слышного хруста.
